— Если и живот, то не мой, а ваш, — вырвалось у меня.
— Не грубите, Гарольд, — серьезно сказала Мирна. — Лучше подойдите сюда, сядьте рядом и поговорим серьезно.
— Я не могу двинуться.
— Почему?
— Только не пугайтесь и не кричите, Мирна. Я высиживаю яйцо. Лучше вам знать всю правду — я высиживаю очень большое яйцо.
— Гарольд, что вы несете?
И как последний дурак, я ей во всем признался. Во всем. Буквально во всем.
Словно прорвало плотину.
Я удивил сам себя. Оказывается во мне, как нарыв, созрело желание поделиться с кем-то своей проблемой. Обычно я переживаю в одиночестве, такой уж у меня характер. Но в доме Фонклей я почувствовал человеческое тепло и потребность в контакте с себе подобными. Потребность в контакте ведет к состраданию.
Когда я закончил свой рассказ, Мирна рыдала.
— У меня нет слов, — произнесла она сквозь слезы. — В определенном смысле я ничего подобного не слышала с тех пор, как прочла «Гадкого утенка». Ах, мой милый, мой драгоценный Гарольд! Мне так хочется нежить тебя, прижать тебя к груди, чтобы передать тебе мое тепло. Я знаю, что не права. Я знаю. Я знаю, что твоя награда — свершение твоего самоотверженного труда. То, что ты делаешь ради доктора Хикхофа, не требует помощи со стороны и чужого сочувствия. Но я нахожусь во власти импульса, то есть непреодолимого желания обнажить перед тобой мое тело, чтобы зарядить тебя солнечной энергией, которую я впитала прошлым летом на озере Винна-пуки. Дай мне яйцо. Я желаю жертвовать собой!
Вы думаете, я сделан из алюминия? Ничего подобного.
В считанные минуты Мирна, глак и я переплелись в один горячий узел взаимной любви. Зиме пришлось отступить.
Яйцо излучало довольство.
Если же вам никогда не приходилось иметь дела с удовлетворенным, счастливым и уверенным в себе яйцом, доложу вам, что я пережил минуты счастья. Моя драгоценная Мирна генерировала жар, словно спираль электроплитки. Ее нервы буквально пронизывали ее кожу. Она искрила, словно свеча зажигания.
Прежде чем вернуться в свою комнату, Мирна дала мне обещание навещать меня регулярно, по расписанию, чтобы помогать мне высиживать яйцо и растапливать мой внутренний холод.
Я был на седьмом небе от счастья. У меня появился друг, любовница и сосед по кровати, желающий мне помочь в инкубаторской деятельности.
На следующее утро я проснулся отдохнувшим, опустошенным, как после футбольного матча, возрожденным и ко всему готовым.
Я сел на краю кровати, и яйцо подкатилось ко мне по простыне. Оно уткнулось в меня, прижалось, подпрыгнуло и устроилось на моем бедре.
— Послушай, — сказал я ему. — Хорошенького понемножку. Я выполню свой долг и обещаю держать тебя в тепле и уюте, но попрошу тебя не кататься по постели и не прыгать. Мне надо заниматься собственными делами.
Я соорудил для яйца гнездо из подушки, накрыл его одеялом. А потом отправился мыться, бриться и причесываться.
Сверкая, как новенькая монета, источая ментоловый запах зубной пасты, я отправился к себе и тут услышал громкий чих.
Я увидел Цинтию, которая громко сморкалась в носовой платок, стоя в моей комнате возле кровати. Одеяло было откинуто, и она с ужасом глядела на мое яйцо.
Стеганый халат она накинула на ночную рубашку, ее темные волосы водопадом ниспадали на плечи, а смуглое лицо казалось куда более смуглым, чем обычно.
— Гарольд, — произнесла она, — нам надо серьезно поговорить.
— Почему вы дома? — спросил я.
— Я простудилась.
— А где мама? Здесь же дует.
— Гарольд, признайтесь, зачем вы держите яйцо в своей постели?
— Если вы думаете, что я его снес, то вы глубоко заблуждаетесь. Я не несу яиц.
— Я уж и не знаю, что подумать!
— Послушайте, Цинтия, ваш папа сантехник, и у него есть шлямбур, а я ученый и у меня есть яйцо. Вам это должно быть понятно.
Заслышав мой голос, яйцо начало вертеться. Это неплохо говорило об интеллекте глака, но Цинтию действия яйца сразили наповал. Она зарыдала так же, как рыдала ее сестра, правда, жидкости при этом выделилось куда больше.
— Не плачьте, умоляю! — взмолился я.
— Мужчина не должен спать с яйцом!
— Вспомните, что говорится в Священном Писании: «Не судите и не судимы будете».
— Это извращение! Когда мама узнает о том, что происходит под крышей нашего дома…
— Цинтия, погодите! Зачем вмешивать в это дело маму, папу или чужую тетю? Вы же знаете, как старики относятся к подобным вещам. Им сразу кажется, что из яйца вылупится какой-нибудь людоед. Цинтия, умоляю, пускай этот эпизод останется между нами. Возьмите себя в руки.