Ле Гранф высунулся в окошко и крикнул диспетчеру, что мы готовы к взлету.
Кларетта одолела свой бронхит, и мы медленно покатились к взлетной полосе.
— Она поднимайсь — нам будет весело!
Пока мы набирали высоту, Нагль поведал пилоту свою версию истории глака. Должен признать, что он не передергивал и со своей точки зрения был объективен.
— Бон! — воскликнул Ле Гранф. — Теперь один имеет курочка, а один глака. Шарман!
Мне стало дурно. Судороги сотрясали мои конечности, в глазах вспыхивали искры. Меня посетило озарение — именно этому меня учил Хикхоф. У меня начинаются родовые схватки!
Подобное состояние известно психиатрам и акушерам. Эмоциональные натуры вроде меня переживают рождение наследника, словно рожают его на самом деле.
— Итак, — произнес Ле Гранф, — кто из вас, папа, есть настоящий папа? Какой нормальный человек будет совокуплять себя с пернатой маман?
— Никто не совокуплялся с пернатой маман! — отрезал я.
— Любовь не знает правил и границ, — сказал пилот. — Но с птицей! Это есть запредель!
— Занимайтесь своим делом, — прервал я его излияния. — А то мы грохнемся с высоты.
Схватки меня терзали так, что я вдвое согнулся от боли.
Ле Гранф достал бутылку коньяка и пустил ее по кругу.
— Я слышал много чудесных фабли под светом Полярной звезды, но клянусь, что мне не приходило еще встречать двух кавалеров, влюбленных в одну и ту же голубку.
— Не обращай внимания, — сказал Нагль. — Он — сексуальный маньяк.
— Скажи мне, — простонал я, — что заставило тебя выбрать именно Кангалакксиорвик?
— Созвучие «галакк», которое звучит почти как «глак».
— Я об этом не подумал.
— А ты преследовал меня до самого фиорда, только чтобы расстроить меня сказкой о курице и ее яйце? Я ожидал, что ты выложишь козырную карту. И не удивлюсь, если ты намерен пришибить меня, как только мы останемся в одиночестве в тех диких местах.
— Я за тобой следил? Я тебя преследовал? Но ведь я тебе уже сказал, что ты скоро увидишь, как из твоего яйца вылупится обычный цыпленок. Ничего похожего на глака.
— Гарольд, — торжественно произнес Нагль. — Хотел бы я найти на этом свете такого же верного и преданного друга, какого нашел Хикхоф в твоем лице.
Подпрыгивая в облаках, Кларетта несла нас над снежными ледниками в царство вечной зимы, к айсбергам и торосам.
Мы с Наглем замолкли. Мучаясь родовыми схватками, я размышлял, не мог ли Хикхоф быть причастным к моей беременности? Может быть, именно сейчас там, в небесах, Хикхоф тоже мучается от родовых схваток? Что есть глак для него? Сын? Дочь? Некий трансцендентальный продукт постоянной интеллектуальной беременности моего друга?
Ле Гранф распевал неприличные песни об оленях карибу и белых зайцах. Его песни помогали скоротать полет.
— Ну и ветерок на земле, — сообщил пилот. — Посмотрите вниз. Ничего не видно.
Кларетта снизилась, и Ле Гранф принялся искать место для посадки.
Наконец он зашел слева от заснеженного, затянутого метелью поселка.
Мы с Наглем схватились за свой багаж.
Мы испытывали стыд и раскаяние.
— Нагль, — произнес я. — Мне тебя жалко. Вскоре ты завязнешь в снегу по самые уши и обнаружишь, что у тебя в руках желтый пушистый цыпленок. Только и всего. Ей-богу, не стоило ради него лететь почти до северного полюса.
— Право же, Гарольд, ты в самом деле не оставил мысли пришибить меня?
— Я не намерен прибегать к насилию. Насилие уже свершилось.
Наконец Ле Гранф отыскал ровное местечко на поляне в тайге и мастерски посадил Кларетту.
Мы договорились, что он будет нас ждать.
Яйцо Нагля готово было треснуть и дать жизнь цыпленку.
Нам обоим оставалось быть беременными не более нескольких минут.
Оказавшись на морозе, мы обмотали лица шарфами и потащили багаж под сень деревьев.
— Вот здесь! — произнес я.
Подобно дуэлянтам, мы замерли возле наших чемоданов. Наклонились и вытащили яйца на свет.
Глак был горячим, как вскипевший чайник. Множество трещин пересекали скорлупу яйца, как паутина.
Ле Гранф остался у самолета и из деликатности не приближался. Он понимал, насколько мы серьезны, и напевал свадебный марш Мендельсона.
Яйцо раскололось в моих руках.
Оказалось, что я держу нечто моргающее, лохматое, с торчалками вместо крыльев, из-под которых свисали желтые ноги.
— Привет, глак, — сказал я.
— Привет, глак, — сказал Нагль своему махонькому цыпленку.
Вы, наверное, думаете, что мои теплые нежные руки, что мое горячее сердце что-то означали для глака, которому еще отроду и минуты не исполнилось?