Так и поступили. Во время всенощной, когда весь цвет кремлевский, весь клир и толпы простого народу обходили крестным ходом Успенский собор, Ларион Курлятьев в монашеском платье выскользнул через потайную дверь в «печуре», — нише кремлевской стены, — спустился к реке и прыгнул в лодочку как раз на том месте, где на днях сам же вылавливал из Москвы голое тело испытуемой ведьмы.
А утром, только Божье око позолотило маковку Ивана Великого, из Спасских ворот выбрел на Ильинку босой чернец. На голове его был низко надвинутый островерхий клобук, в руке посох — обрубок суковатой жерди с привязанной в верхней части крестообразной перекладиной. Странник проволочился сквозь строй стрельцов и монахов, опустивших очи долу, свернул направо и медленно зашагал вдоль китайгородской стены, навстречу солнцу. И лишь когда сам он исчез вдали, и след его простыл, двинулся по этому следу подьячий с метлой. Он истово разметал дорожную пыль, вкладывал в каждый взмах немалую силу. Казалось, человек божий старается вовсе смести след грозного странника с лика Руси, чтобы грядущее солнце Светлого Воскресения ничем не оскорбило своего непорочного взгляда. Да это так и было. Если бы кто-то посмел приблизиться к крестному пути и насторожить ухо, он явственно услыхал бы, что каждый чирк метлы сливается с выдохом метельщика: «Изыди! Изыди! Изыди!».
Но вот и подьячий ушел. И сразу вслед за ним ринулись из ворот две большие кареты, телеги с дорожным скарбом, всадники в черном. Прошло еще несколько мгновений, и вся эта вереница растаяла в весеннем мареве. И как светло, спокойно стало в Москве!
Всегда бы так!
Глава 13 1581 Александровская слобода Запасная измена
За Китай-городом карета подобрала странника и понеслась через леса на северо-восток. Привал в Троице был коротким. Для вида обошли посадские соборы, поклонились Сергиевым мощам, приняли благословение Дионисия, отпустили его и других провожающих в Москву.
Следующим утром поскакали в Александровскую слободу. Добрались только к вечеру, преодолев несколько грязевых озер. Тут оставили все лишнее, и совсем уж собрались ехать дальше, хоть и в ночь, но пришлось задержаться. Во-первых, прискакал князь Курлятьев, — дали ему час напиться, закусить да умыться. Во-вторых, приехал посыльный от князя Иван Иваныча с доносом об измене. И хорошо, хоть измена случилась не среди Москвы, и не приходилось тащиться обратно.
— Измена у нас, государь, как говорится, — с доставкой на дом. — МБ хихикнул и голосом Ивана приказал привесть сюда вора Лариошку Курлятьева. Хоть и не умытого!
Стали читать донос, разбирать дело. И не столько из доноса, сколько из пояснений Мелкого Беса выяснилось вот что.
— В прошлый четверг пьяный Курлята самовольно поехал со священным посохом на Кукуй. Следовало умельца во дворец вызвать, но его будто бес... — чужой какой-то, — МБ чуть не перекрестился, — попутал!
Там Курлята добавил к обеденной дозе чарку мюнстерского крепленого и, не таясь, вывалил святыню пред нечистые очи. Объяснил немцу, что надо сбить рога с этой палки. Немец без проволочки, без крестного знамения, без православного смирения и малейшего смущения взял пилу по металлу и, насвистывая под нос лорелейный мотивчик, в два маха отпилил Т-образный верх посоха. Принял серебряную монетку и налил еще по чарке.
Далее, препохабно христосуясь с поганцем, Курлята разболтал почти все дело. Что посох — бывший волшебный, а теперь обыкновенный, имел единороговый набалдашник. Теперь обрезок надо смолоть в муку, а потом на этой муке — тсс! — сам царь колдовать будет! Для баб делать приворотное зелье.
— Ja-a! — sehr gut! — немец снова налил, — тафай schon jetzt werden wir mehlen!
Здесь же, после очередного тоста за русско-германскую дружбу, раскрошили роговой стержень молотом-ручником. Осколки реликвии разлетелись по неосвященным углам. Кое-как собрали их в ступку, с адским хохотом толкли, трясущимися руками сыпали в табачную мельничку, мололи под пение на иностранном языке.
Теперь у наместника и наследника Иван Иваныча не праздник получается, а сплошная головная боль. Чем гулять по столице, разъезжать с крашеными яйцами, да куличами дружков угощать, нужно устраивать немцу несчастный случай на работе, чтоб не грешил кузнечным делом в Светлое Воскресение, и дознаваться, не расползлась ли тайная весть.
Итак, Курлята схлопотал-таки казнь. Видно судьба его была такая — неотвратимая.
Грозный задумался на минуту, какую кару учинить. Будь это в Москве, пьесу играли бы в крупном формате: с предварительным оглашением легенды преступления, с подобием суда в думском присутствии, с подготовкой сцены, с выведением вора, с покаянием его на все четыре стороны. Далее последовало бы усекновение болтливого языка, медленное членовредительство, посадка в котел или на кол, секира по шее иль на шею петля. А еще лучше было бы сыграть сцену из греческой жизни. Будто бы Курлята — Одиссей или Язон, и нападают на него птицы-сирены. Баб подходящих можно в перья одеть, или Машку-ведьму раздеть Цирцеей, а бояр нарядить свиньями...