Стали пугать куньяков Христом-богом. Куньяки испугались, сделали круглые глаза, пытались креститься. Это у них выходило забавно, особенно у куньячек. Траектория крестного знамения начиналась с указания двумя перстами не в лоб, а в рот, затем соблазнительная рука падала вниз, пролетала рекомендуемую поджелудочную область, миновала пупок и останавливалась только в том месте, где грешное тело теряет свою целостность и раздваивается. После нескольких движений, не предусмотренных Константинопольским Номоканоном, рука вновь взлетала и посещала груди набожной дамы. При этом двуперстие сменялось указательным одноперстием. Указание на соски у разных особей следовало в различном порядке — то «право-лево», то «лево-право». В продолжение всей церемонии куньячка напряженно стояла с расставленными ногами и открытым ртом. В целом зрелище выходило столь соблазнительным, что Варсонофий не в силах был исправлять отклонения в технике дочерей сибирских.
Приходилось отступать и соглашаться, что брагу сатанинскую сами куньяки сытить не умеют, а получают ее контрабандой с юга. По сотне белок за бочку. После весенней линьки охота возобновилась, и пьяные оргии последовали в самое Светлое Воскресение, ради «уверения Фомы» и на Троицу. Правда, теперь погода была теплая, и замерзших не случилось. А если кто и утонул при купании в пьяном виде, то это не выглядело особенно безобразно: река смыла грех безбожный.
Итак, все стрелки сходились на ишимских кочевниках левокопытного мирзы Карачи. А что? Могли южные скотогоны у бухарских соседей рецепты восточных сладостей поиметь? Могли.
Вот так, в результате следствия, на фоне поповских воплей о вреде пьянства сложилась удобная ситуация для продолжения охоты на казачьих атаманов.
Болховской и Биркин вызвали Ивана Кольца и чисто по-дружески попросили его сгонять вверх по Ишиму, посмотреть на бражные дела Карачи, да заодно, — тут глаза Биркина затуманились скорбью, — и разведку провести: кто по весне лишил жизни наших боевых товарищей — Михайлова и прочих?
Нельзя сказать, чтобы Кольцо купился на биркинские штучки, но почему было не поехать? Река текла спокойно, ветер дул северо-западный, попутный. На веслах мозолиться не придется, а назад — по течению сплывем. Посылка не смущала Ивана. На душе у него в последнее время поскрипывало. Больше нечего было хотеть. На любую потребу имелось полное удовольствие. А вселенских, честолюбивых, властных желаний давно уж не оставалось у Кольца.
В конце июля Иван Кольцо с дружиной в двадцать казаков отплыл из Искера вверх по Ишиму и в три дня добрался до становища мирзы Карачи.
Карача как узнал, что лицензию на скотоводство и таможенный рэкет у него отбирать не будут, стал таким веселым и добрым, что сразу полез лобызаться и поволок Ивана «бузить».
— Как бузить? С бабами, что-ли?
— Увидищь, увидищь! — шипел Карача.
Вечер потянулся медленный, веселый, дружелюбный. «Буза» оказалась искомой брагой, рецепт ее Карача божился написать Ивану утром. Саму бузу дегустировали без ограничений, поэтому Иван не заметил натяжки: чтобы Копыто умело писать? Сомнительно! Просмотрел Иван и хромого татарина, который при погрузке в Искере под ногами путался, а вот, гляди-ка! — здесь вытанцовывает. Как он сюда успел? Верхом, что ли?
Но бдительность не встала более, вместо нее другие встали, потому что к бузе и правда бабы прилагались. Татарки, поначалу одетые, вышли в круг, стали двигаться медленно-медленно, то перемещаясь по часовой стрелке вокруг гостей, то замирая в экстазном напряжении.
Когда спать легли? Кто с кем? По часовой ли стрелке баб переменяли? Не запомнил Иван. Потому что главный запоминательный инструмент — голова буйная — к утру у него куда-то затерялась. Ее Карача припрятал в мешок и зарыл в углу юрты для отчетности.
Пока женское население становища отсыпалось после трудов тяжких, мужское занялось обустройством братской могилы на двадцать посадочных мест. Ишимские татары тяготели к магометанству соседскому и норовили хоронить покойников сидя. Тем более, — таких дорогих гостей. Хромой татарин ускакал в Искер доложить, что миссия выполнена: секрет массовой жидкости раскрыт, и другие дела сделаны успешно.
Пока отряд Ивана кончался в объятиях зеленого змия, драма казачьего полка разыгрывалась еще в двух местах — на озере Большой Уват и в верховьях Иртыша.
После отплытия Кольца в Искере объявили весть, что старый Кучум, бродивший в верховьях Иртыша, вдруг «собрал войско, стал заставою и не пропускает в Сибирское царство бухарских купцов». Хочет подорвать внешнюю торговлю новой власти, желает сам покупать и сам продавать. Болховскому даже не пришлось приказывать, Ермак поднялся с 50 казаками, поплыл на лодках вверх по Иртышу.