Время не вытерпело воздержания и нагрянуло вне очереди. Только тогда в багровых отблесках 17-го года Николай задергался уходить. Но делал это через наоборот. Мы же ему объясняли: тихо собираешь манатки, облысиваешь двойника для мумии, бабу забираешь, птичку певчую пакуешь (если есть) и переселяешься в буржуазный или монастырский рай. Играешь в рулетку инкогнито. Разводишь пчел.
Нет! Он начал громогласно прощаться, протоколировать, публиковать свою немощь. Надеялся, что будем держать за рукав.
Взяли, но за другую деталь. Собирались сразу отправить к ББ. Но вмешался МБ — добродушный малый:
— Давайте шанс дадим.
Дали. Поместили героя в самый центр национальных технологий, в город Тобольск. Держали под полупрозрачным присмотром. Курьеры от царя шастали по всей стране, но задания выполняли буквальные, дурацкие. То яблоки молодильные ищут, а моченые находят, то Птицу певчую отлавливают, а петуха базарного приносят. Хорошо хоть рейнвейн имелся оригинальный и в достатке.
Окно для исхода из царей продержалось открытым несколько месяцев. Но всему приходит конец. Уже нашелся новый царь, и нужно было им заниматься. МБ плюнул на Николая, и тот растворился в нетях.
Тоска взяла Мелкого: до чего же скучно на Руси!
Но нет, смотри-ка — не все потеряно! Новый красный царь в марте 1918 года бежал от казаков из Петербурга в старую Москву, присел на Красном крыльце, и тут уж мы ему загрузили, что есть, Володенька, в Тобольских болотах остров, на острове — дуб. Туда прилетает по весне Птица Сирин и сейчас самый сезон ее ловить. И нужно торопиться, пока колчаковцы не захватили тех мест. Царь поднатужился, совместил диалектический атеизм с корыстными атавизмами и послал по указанному следу своих татар кожаных, так похожих на дрессированных хищников. Чего они на острове Буяне словили, нам не доложено. Те события, если и отметились на бумаге, то тут же были вырублены компетентным топором. Внешне ничего не изменилось. Вот — Царь-пушка. Вот — Царь-колокол. Вот — просто царь в кепочке пролетарской.
И вот, с некоторых пор в кремлевских пустотах стала раздаваться птичья трель, и скрипучий голосок то и дело выкрикивал странные, нечеловеческие слова. «Моссельпром!», «Рабкрин!», «Экспроприация!».
Новое боярство и без птичьих подсказок знало, что с прошлым нужно кончать и не оставлять за спиной свидетелей беспредела. Всех участников тобольского сезона — от Колчака до семиюродных Романовых — прикончили тем же летом. Реквизировали церковный инвентарь, как бы в помощь голодающим. В августе 1918 года Ногинский патефонный завод получил заказ на изготовление мелкой партии иголок. Можете проверить по накладным в заводском музее, — их отличие от обычных звукоснимательных колючек состояло в материале — освященном церковном серебре. И музыку на них собирались исполнять не вполне православную.
Мелкий Бес в эти дни был озабочен собственной карьерой и гардеробом. Очень ему хотелось кооптироваться в ЦИК. Впервые за всю историю Мелкому светили хромовые сапоги (из собаки) и кожаная куртка (из свиньи). Он подсчитал количество заготовленных серебряных игл и понял: сейчас эти фарисеи навтыкаются всем синедрионом, и не подвинешь их потом, останешься без сапог и куртки.
Поэтому немедленно прозвучали выстрелы блудной монахини на заводе Михельсона, еще кое-кого отправили в дальний путь, пространство расчистилось, появились вакансии. Мелкий приобрел за последний ярмачок вполне приличный маузер и стал ждать.
Темной ночью 25 сентября 1919 года случилось удачное пересечение звезд и планет. Большой Бес рванул в Леонтьевском переулке здание партийного горкома и объявил свою масть — Красный Террор. Все сразу забегали, засуетились, маузеры защелкали птичьей трелью, и под этот шумок группа бородатых человечков засела в сумрачном Кремле на тайное совещание.
Все было обставлено строго по регламенту: красные скатерти прикрывали зеленое монархическое сукно, графины полнились канонической жидкостью, бабы кожаные раздавали все прочее, что пожелаешь. В клетке на столике за занавеской чистила перья наша Птица, готовилась петь.
Члены президиума сидели за кумачовым столом в защитных френчах и консерваторских сюртуках. Но под столами..., как бы это сказать при дамах?... — впрочем какие они дамы? — бабели колхозные! — короче, штанов на членах под столом не наблюдалось. Там ползал на четвереньках кремлевский доктор с непроизносимой фамилией и совершал хирургические манипуляции болезненного свойства. При каждом уколе соответствующий товарищ громко вскрикивал что-то болезненное, типа: «Да здравствует Революция!», и ставил подпись в протоколе о коллективной ответственности за неразглашение.