Мажис. Еще успеешь…
Жозеф (снова поглядев на жену). О, теперь…
Семейство Бертулле собирается уходить.
Мажис (подходя к ним). Как? Вы уже уходите?
Мадам Бертулле. Зять, который задерживает тещу, где это записать?
Мажис. Такую тещу, как вы, мама…
Гортензия. До воскресенья… (Уходит, увозя кроватку.)
Семейство Бертулле уходит в другую сторону.
Мажис. Затем однажды, когда я вернулся из министерства… Гортензия (входя). Угадай, кто приходил сегодня? Не угадаешь. Виктор Дюгомье.
Мажис. Дюгомье?
Гортензия. Сын Дюгомье, ну, ты знаешь. Я тебе о них говорила. Наши бывшие соседи. Отец потом умер, а Виктор уехал в Индокитай. Вот он вернулся… Представляешь, как я удивилась. (Рассказывая об этом, она волнуется несколько больше, чем следует.)
Мажис. Ах ты! Из Индокитая приехал? Пари держу, что он малость пожелтел…
Гортензия. Почему пожелтел?
Мажис. Да все, кто был там, известное дело, оттуда желтыми возвращаются.
Гортензия. Но он вовсе не желтый.
Мажис. Ладно. Я просто хотел сказать… (Выходит на авансцену, садится, стаскивает туфли, надевает тапочки, снимает галстук.)
В это время входит Дюгомье. Он вешает свою шляпу на вешалку, готовится вступить в разговор.
(Поднимаясь.) И вот, в следующее воскресенье… (Присоединяется к Дюгомье и Гортензии.)
Дюгомье. О, как тяжело было уезжать, отрываться от родных мест. (Энергично.) Но это было необходимо. Здесь я не мог найти хорошей работы, здесь не было применения моим способностям. Метрополия этим не богата. Дела мелки, барыши невелики, размаха нет. Там все совсем по-другому… И все равно, когда я увидел, как французский берег постепенно исчезает за горизонтом… (Бросает взгляд на Гортензию.) Когда я подумал обо всем, что оставляю, – семью, привязанности, самые для меня дорогие…
Мажис. Но, мсье Виктор, разве вы мне не говорили, что отплывали из Генуи…
Дюгомье. Да… А почему вы об этом спрашиваете?
Мажис. Хм, в Генуе – и берега Франции.
Дюгомье. Ну, просто так говорится.
Мажис. Ясно… (Снова подходит к рампе, жестом призывая публику обратить внимание на нелепость объяснений Дюгомье.)
За его спиной Гортензия наливает кофе Дюгомье. Они смотрят друг на друга.
(В зал.) Нет, сначала у меня не было подозрений. Никаких. Может, это и глупо, но их не было. Ну, конечно, я догадался, что он когда-то, еще до Индокитая, был влюблен в Гортензию. И она в него, разумеется. Они, должно быть (паясничая) амменялись посэлуями. Мне так даже понятнее стало, почему она пошла за меня. Вероятно, отчаялась ждать, решила, что этот желтенький никогда не вернется. Она, конечно, теперь жалела. Я был совсем не в ее духе. Ну, а потом, ясное дело, – этот Дюгомье со своей любовью вбил себе в голову черт знает что насчет Гортензии. Мадонна, куколка, венец творенья… Меня он держал за олуха, это было очевидно… Видеть, что твоя куколка – первый сорт – замужем за олухом, наверно, ему было больно, не сомневаюсь, поставьте себя на его место… Тоска. А счастье было так возможно… Я развлекался, дразня их. (Поворачивается к Дюгомье и Гортензии.)
Дюгомье (светски). О, как я люблю ампир.
Мажис (насмешливо). Дело вкуса. А я больше люблю вампиров. Хе-хе-хе.
Дюгомье и Гортензия обмениваются взглядами.
Гортензия (смущенно). Вот, Виктор, видишь… Эмиль у нас за словом в карман не лезет.
Мажис (смотря на маленький пакетик). Хм, а это что за кулечек?
Дюгомье. Засахаренные каштаны. Я не забыл, что они очень нравились Гортензии.
Мажис. О, как это деликатно. Сама деликатность. Прямо-таки деликатес. Засахаренные каштаны. (Берет один и кладет себе в рот.) М-м-м! Люди скромного достатка очень любят каштаны в сахаре. Недешево стоит, а? Да, вы можете себе это позволить, мсье Виктор.
Дюгомье едва сдерживается.
Так рассказывайте же, мсье Виктор, рассказы о путешествиях редко бывают неинтересными.
Дюгомье (любезно). О чем бы вы хотели услышать?
Мажис. Как там, в Индокитае, насчет кралечек, а? Вы-то уж без них не обходились, я уверен.
Дюгомье (как ошпаренный). Что вы, вовсе нет…
Мажис. Ну! В такой ситуации приходится брать то, что под руку попадается. Разве нет, мсье Виктор?
Дюгомье. Уверяю вас…
Мажис. А у желтых женщин кожа не сальная? (Опять берет один засахаренный каштан, потом хватает еще несколько штук. В зал.) А то я еще деревенщину корчил. Вот что его из себя выводило. (К Дюгомье.) Елки-палки, никак я своей трубки не найду. Ох, трубчонка моя! Ой, да не ерзайте в кресле, мсье Виктор. Ей-же-ей, хорошая трубочка…
(Берет еще один каштан, потом, обернувшись к Гортензии.) Ты будешь дуться на меня, моя козочка. Я все слопал. Правда, их и было-то не густо. О, это не упрек, мсье Виктор…
Дюгомье (вне себя). Зовите меня хотя бы Виктор!
Мажис. Что вы, как можно, мсье Виктор…
В отчаянье Дюгомье опускается в кресло.
Мажис (выходит к рампе, в публику). Не то чтоб у меня были подозрения… (Продолжая говорить, он надевает туфли, галстук, берет шляпу.) Я, конечно, заметил, что время от времени он заходил, этот Дюгомье, и в мое отсутствие тоже, под вечер. По вторникам он задерживался у себя на службе и потому в пятницу, после обеда был свободен. Мне казалось, что у них дело не заходит дальше сантиментов. Признанья, сожаленья, фантазии там всякие. Роза меня заставила серьезно задуматься. Однажды она сказала: «А этот твой Дюгомье, он еще спит с Гортензией?» У Розы, как всегда, все просто. Ну-ну, сказал я себе. И вот в пятницу, под предлогом зубной боли, я ухожу из министерства в три часа и возвращаюсь… (Оборачивается и на цыпочках идет к двери. На полдороге прижимает палец к губам, показывая публике на шляпу Дюгомье.) Шляпа! Безобидная шляпа. (Поднимает указательный палец вверх.) А под ней адюльтер! (Смотрит в замочную скважину.)
Дюгомье с чашкой кофе в руках, Гортензия штопает носки.
Дюгомье. Мать меня тревожит. Слаба она стала.
Гортензия. Возраст такой. Мама тоже жалуется.
Дюгомье. Наверно, мне надо отправить ее в Швейцарию. Она часто о тебе расспрашивает… Ты ей нравишься.
Гортензия. Я обязательно к ней зайду на днях.
Дюгомье. Ей будет приятно…
Мажис оборачивается к залу, жестом показывает: да нет же, ничего не происходит.
Бедная мама… Ее мечта была, чтобы мы поженились. Гортензия. Не надо об этом говорить.
Дюгомье (оживляясь). Почему? Пора наконец и поговорить. Твое замужество было ошибкой.
Гортензия. Быть может. Но она совершена.
Дюгомье. Не можешь же ты оставаться с этим типом. Он – сама тупость и грубость.
Гортензия. Ты его не знаешь.
Мажис пожимает плечами, подходит к рампе.
Мажис. И больше ничего… Как я и думал. Пенки. Всплески… Ну и забавные встречаются на земле экземпляры… Через три недели я все-таки, для очистки совести, еще раз проверил.
Дюгомье подошел к Гортензии, держит ее за руки. Мажис возвращается к замочной скважине.
Дюгомье. Но я люблю тебя. Я не переставал тебя любить. Там, в Индокитае, твой образ не покидал меня.
Заинтересованный, Мажис, не оборачиваясь, подтаскивает табурет и устраивается на нем у замочной скважины.
Гортензия. И я тебя люблю.
Дюгомье. Почему же ты меня недождалась?
Гортензия. Я думала, что ты забыл меня.
Дюгомье. Забыть тебя!
Дюгомье уводит Гортензию к нише в правой кулисе, в которую вделана кровать. Он опускает ее. Гортензия садится. Дюгомье встает перед ней на колени, берет ее лицо в свои ладони.
Дорогая моя…
Гортензия вытягивается на кровати. Дюгомье склоняется над ней, целует. Пауза.
Мажис (возвращаясь к рампе, в публику). Поначалу мне было интересно… Да… Я думал, что почувствую себя задетым… Вовсе нет… Только с течением времени… И то только из-за безмятежности, написанной на их физиономиях. Счастливые, довольные. Гортензия даже толстела на радостях, по-моему… Это раздражало меня. Поставьте себя на мое место. За версту было видно, что она без меня прекрасно обходится… А за их непроницаемыми физиономиями… Тогда я решил, что настала моя очередь. (Поворачивается к Дюгомье и Гортензии, которые уже сидят в креслах.) Вам пора жениться, мсье Виктор. Разве это жизнь? Я еще вчера Гортензии это сказал, когда мы спатеньки легли. Правда, Гортензия?