Однажды Эльза и Якоб уехали из дома ранним утром и, прибыв в город, направились сначала в шляпную, а потом в обувную лавку. Наконец, со множеством коробок в руках, они зашли и в ателье мадам Либман. Эльзе было трудно угодить, снова и снова служащим приходилось показывать ей новые ткани и костюмы, снова и снова отцу приходилось раздеваться и одеваться. Наверное, это был единственный день в жизни отца, когда он полностью доверился матери.
Она одергивала пиджаки и рукава рубашек и почти нежно проводила ладонью по плечам Якоба. Оставалась последняя проверка — искушенные взгляды других женщин. Этому она научилась в Америке, сказала она и потащила Якоба на улицу. Они прохаживались туда-сюда, до перекрестка и обратно. Иногда Эльза брала его под руку, потом отпускала идти одного, а сама внимательно наблюдала. Костюм вроде бы понравился, поэтому она заказала еще несколько вещей, и наконец они с Якобом отправились к главной цели их поездки в город.
Она сказала консьержу, что ей необходимо поговорить с директором высшей школы электротехники, и тот, услышав ее имя, лично вышел их встретить. Директор поклонился и поцеловал Эльзе ручку, а затем повел их длинными коридорами в свой кабинет. Разумеется, он знал Эльзу Обертин. «Как же можно вас не знать, сударыня? Ведь все газеты сообщали о вашем возвращении», — сказал он и велел подать кофе и печенье.
Эльза изложила свою просьбу. Директор должен был принять Якоба в школу без аттестата, которого у него все равно не было, и без вступительных экзаменов, которые он никогда бы не сдал. Чем дольше она говорила, тем беспокойнее вел себя этот элегантный господин. Он покачивал носком ботинка и нервно теребил кончик пышных усов. Директор не торопился с ответом, возможно просто набивая себе цену.
Потом он начал объяснять, что связан законами и правилами, хотя и очень хотел бы помочь госпоже Обертин. Он нервно схватился за трость и стал расхаживать по кабинету, находя все новые препятствия исполнению ее просьбы. Якоб перебил его:
— Господин директор, я в таких вещах не разбираюсь, но мы вам хорошо заплатим. К вам в карман попадут немалые деньги.
Директор хотел было что-то сказать, но осекся. Якоб поднял ставку:
— Деньги и свинья, господин директор.
Директор мгновение колебался, но в конце концов жадность взяла верх.
По ночам Якоб выходил из людской, через заднюю дверь прокрадывался к Эльзе и овладевал ее телом. Ее отец знал об этом, он слышал, как Якоб тихонько проходил по комнате и забирался к ней под одеяло. Сдавленные стоны и вздохи он слышал тоже. Утром Якоб так же крадучись выходил из дома. Так продолжалось до тех пор, пока за несколько месяцев до окончания учебы он не вошел в дом через парадные двери и больше оттуда не уходил.
Якобу ни к чему была сельская свадьба, с шумихой и гостями, которые известно что думают. Но брак как таковой для него был важен, чтобы окончательно и официально, черным по белому, стать хозяином владений Обертинов — полей, фруктового сада и виноградника, скотины, подворья и городского дома. Поэтому он решил пропустить мимо ушей пожелание Эльзы, которая говорила: «Если уж играть свадьбу, то здесь, в деревне, у всех на глазах. И с таким размахом и затратами, чтобы все увидели: Обертины вернулись».
В один прекрасный день в апреле 1926 года Якоб надел свой лучший костюм и отослал цыган и поденщиков работать в поле без него. Запряг в коляску двух лошадей, открыл ворота и выехал на улицу. Удаляясь через село, Якоб и коляска становились все меньше, так что вскоре уместились между большим и указательным пальцами Никлауса, подбежавшего к воротам. Он с силой сжал пальцы, будто желая раздавить фигурку Якоба. Сплюнул под ноги, как иногда делал Якоб, сказал: «Ну что ж!» — и закрыл ворота.
Хотя прошло уже полтора года, он так и не узнал о Якобе больше, чем в день знакомства. Ни тогда, когда они плечом к плечу работали в поле, ни когда вместе наливали вино в бочки, а потом из бочек по бутылкам, и, уж конечно, не тогда, когда вечером Якоб жадно ел на кухне, точно так же, как у Непера. Солнце уже зашло, и Никлаус решил, что Якоб исчез навсегда. Утрату коляски и двух лошадей, не самых лучших, он бы пережил. Он надеялся, что больше не увидит Якоба, однако же беспокоился о его возвращении так же, как и дочь.
Никлаус не знал, как будет лучше: с Якобом или без него. Но они оба знали, что двор возродился из пепла только благодаря ему. Первым делом он нанял цыган, спас урожай и отстроил дом. Вторым — купил новый инструмент. А третьим — объявился однажды с десятком лошадей, которых достали «его цыгане», как он их называл. Никлаус не стал спрашивать откуда, дочь все оплатила. Кони были сильные, здоровые, их шкуры блестели.