— Зато водопровод работает, и крыша не течет, — усмехнулся Игорь. — Я бы там и подольше задержался. Но у нас совсем не было еды. И я боялся, что в поселке нас быстрее найдут.
— Зато там были ягоды, — не согласилась Ючи, — лварки. Только они уже сморщенные. Но сладкие.
— Да, конечно. — Игорь посерьезнел, — Саша. Я думаю, мы вам достаточно уже надоели… И так целая ночь…
— Ючи, — сказала я, — если хочешь, можешь слазить в городскую сеть. Там есть игры. Знаешь, как включить планшетку?
Девочка укоризненно посмотрела на нас, — мол, что здесь непонятного? — и побрела наверх, в кабинет.
Мы с Игорем одновременно потянулись к пачке, но он оказался проворней. Я пожала плечами, открыла форточку. Минуту, наверное, курили молча, потом он заметил, переходя на русский:
— Не спрашивай, Саша. Не хватало еще тебя втянуть.
— Я в последнее время испытываю настоятельное желание во что-нибудь втянуться. Просто таки не желание, а необходимость. Кроме того, будет обидно, если ты в результате все-таки скончаешься от гриппа.
— Я уже умер, — сообщил мне мой таинственный гость, хотел удивить, надо полагать.
— Все мы уже умерли, — невозмутимо озвучила я недавно пришедшую в голову мысль. — Все мы привидения.
— Я серьезно…
— Так и я серьезно. Я вот умерла три года назад. Ты — где-то полгода тому. Ючи усопла на этой неделе.
— Понятно.
Я заметила: если Игорю что-то не нравится, он смешно прикусывает край губы.
— Я вчера просмотрела новости за неделю. Что поделать, любопытство, это одна из моих самых сильных черт. Меня заинтересовал только сюжет о распределителе, сгоревшем пять дней назад в пятидесяти километрах отсюда. Больше вам бежать было неоткуда.
— Почему же? В окрестностях есть еще долговая тюрьма, закрытая химическая фабрика, а может, еще что-нибудь…
— Ючи Ламиэни официально погибла на пожаре. Ючи, мне кажется, довольно редкое имя.
— Значит, был пожар и Ючи там погибла. Это плохо… очень и очень плохо.
— Слушай, может, расскажешь по порядку?
— По порядку будет долго.
— Я не спешу.
— Зато я спешу.
— Ладно. Давай хоть в общих чертах, может, удастся что-нибудь придумать.
— Если совсем коротко… прошлой зимой погиб… ла… одна женщина. Она работала здесь в Службе порядка и контроля. В процессе одного расследования она наткнулась на документы, которые в состоянии серьезно повлиять на внутреннюю политику планеты. Среди прочего ее особенно зацепили детские бордели, скрытые за вполне легальными социальными распределителями. Она копнула глубже, и в результате скончалась до приезда медиков к месту катастрофы флаера. Но она оставила мне ключ от виртуального хранилища, куда поместила все, что удалось накопать. Я читал это, Саш. Тошно, мерзко. Грязно. Что дальше, нетрудно догадаться. За четыре неполных месяца меня проверяли раз шесть. Вплоть до обысков, до чистки контактов… вот тогда я и умер. Ребята в клинике, где я работал, организовали мне полноценную, полностью документированную кончину. Зато воскрес один из местных неизлечимых, более-менее подходящий по возрасту. Я уже привык отзываться на Ивьера.
Игорь прикурил вторую сигарету от первой, затянулся.
— Начал новую жизнь со столичного центра социальной поддержки. Там оказалось все чисто и легально. Проработал день на каком-то заводе. Специалистом по утилизации бытовых и технических отходов. Сбежал. Прошел еще три распределителя. Где-то поработал даже, чтобы статус не поменять. Потом попал вот в этот самый центр, где, ты говоришь, пожар был. Пожара мы не видели. Я на второй день понял — то самое. Там было что-то вроде интерната для детей с патологиями развития. Здесь много детей почему-то живет не в семье…
Дети пен-рит. Пен-рит редко создают семьи, чаще всего их детей либо усыновляют, либо, особенно если те родились с каким-нибудь отклонением, воспитывают в интернатах.
— …и вот к этому интернату по вечерам подлетали примечательные машины. Не каждый день, но все равно часто. Красивые дорогие машины.
Некстати вспомнилось, что у Игоря жар, что у него, если не грипп, то сильная простуда, что курить в такой ситуации уже третью сигарету ну никак нельзя. Он не смотрел на меня, смотрел в запотевшее окно. Что уж он там видел… подозреваю, те самые дорогие машины. Поименно.
— А Ючи? — решилась спросить я.
— Ючи… Был вечер. Того самого дня. Я наблюдал за прилетом очередных гостей. Она выскочила прямо мне под ноги, из задней двери. В интернате она недавно… кто-то пьяный погнался за ней в коридоре, она успела вывернуться, выскочила на улицу. А там я. Испугалась, залезла с перепугу в кусты. Там кусты высокие, между корпусами. А этот, который погнался, за ней выбежал. Вот и попал под раздачу. Искренне надеюсь, что он больше не встанет.
Помолчали.
— Почему ты решил, что вас ищут?
— В первый день флаеры над лесом круги наматывали. Да и потом, неизвестно ведь, что это был за парень, которого я приложил. Может, важная какая-нибудь шишка.
— Игорь, может, все же ляжешь? На тебя смотреть страшно.
— Как-нибудь… Ну что, Саша. Послушала историю? Понравилось?
— Не скажу, чтобы очень. — Я сделала вид, что не заметила последнего выпада. Пусть злится, имеет право. — Хочу тебя обрадовать: наш поселок уже обследовали. Самым тщательным образом. И у меня есть причины сомневаться, что споки сюда вернутся.
— Что за причины?
— Поселок. В лесу. Двадцать восемь домов по две парадные. Изолированный. Не охраняемый.
— И что?
— Вы что, даже не видели табличку у въезда? Здесь реабилитационный комплекс пен-рит. Слышал такое слово? Здесь в каждом домике по две квартиры, в каждой квартире по одному человеку. По одной прямоходящей особи, которая учится жить человеческой жизнью под недремлющим оком мудрого и терпеливого куратора. И если кто-нибудь из них и не догадается донести о вас в СПК, то уж точно догадается куратор, которому будет доложено наверняка. И все твои хваленые преследователи прекрасно знают, как обстоят дела, и ни один из них сюда не сунется повторно по доброй воле хотя бы из чувства брезгливости.
— Саша, ты…
Я прикусила губу. Не привыкла рассказывать о себе. Не хочу. Не сейчас, потому что если ты сейчас спросишь, я не буду врать, а сложить два и два не такое трудное дело. Пожалуйста, не спрашивай. Окажись недогадливым тупицей, подумай, что это не твое дело, промолчи. Ну, зачем я все утро пыталась шутить о смерти. Почему я не догадалась, что разговор может свернуть на эту дорожку?
— Прости идиота, — услышала я совсем не то, чего ожидала. И не успела ничего сообразить. Он как-то очень осторожно меня обнял, словно я — младшая сестренка, которую обидели на дворе. Словно живую.
Ну вот, Саня. Смотри, ты еще, оказывается, не совсем скончалась. Слезы и сопли. Прекрати немедленно, дуреха. Прекрати, что люди подумают!
Стоим на кухне обнявшись, вцепившись друг в дружку, а каждый хватается за свою соломинку. Что было бы, если бы я их вчера выставила?
— Ты чего извиняешься, — выдавила я, наконец, хоть одну членораздельную фразу.
— Потому что и в самом деле идиот: свои беды на первом плане. А что вокруг происходит…
— У тебя температура.
— Знаю.
— Я не могу отсюда заказать тебе лекарства и одежду. Напиши, что нужно. Ты же врач. Слетаю в город, привезу.
Он ничего не ответил, но выразительно посмотрел на костыли.
— Ничего. Я иногда совершаю такие вылазки. В моем положении хуже всего, что из дому особенно никуда не выйдешь. Так что, давай, пиши бумажку за вас двоих…
— Саша, раз уж ты решила лететь. В городе есть дело поважней моих таблеток. Я обещал Ючи отыскать ее отца. Она знает адрес и номер терминала. Но раз ты говоришь, что девочка в списке погибших, то, боюсь, справиться с этой задачей будет трудновато.
— Давай проверим. Но сначала я поговорю с куратором. Скоро плановый сеанс, но мы же не будем дожидаться, пока милейший Гилоис решит связаться со мной сам?