В руках у паренька был маленький обтерханный чемоданчик, с каким ходят парикмахеры, техники телефонного узла или рядовые мастера по ремонту телевизоров. Его поначалу и приняли за представителя одной из этих профессий и даже подумали, что он явился в редакцию по чьему-то вызову.
Некоторое время паренек смущенно жался в коридоре, явно не зная, куда двинуться и к кому обратиться. Неизвестно, сколько бы он так жался в коридоре, если бы на него не обратила внимания вышедшая по делу Лилечка.
- Вам кого? - деловито и даже строго спросила секретарша.
Молодой человек покраснел, смущенно переступил с ноги на ногу, не выдавил из себя ни слова и лишь трясущейся рукой протянул мятую бумажку.
- Тут я повесть "Наше время"... - извиняющимся тоном начал молодой человек и протянул почтовую квитанцию на отправленную в "Восход" бандероль.
- Так не вы ли Востроносов? - с удивлением спросила Лилечка.
Молодой человек не сумел выдавить из себя ни словечка, лишь утвердительно мотнул головой.
- Так что же вы тут стоите, - затараторила Лилечка, - вас же все ищут, прямо с ног сбились, с ума посходили. Скорее идемте, вас ждут, вам тут рады. - И она, взяв Востроносова за руку, повела, как водят малышей в детский сад или на прогулку, к Чайникову.
Войдя в кабинет, она доложила:
- Вот тот, кого вы ищете.
- Кто? - с недоумением спросил Аскольд Аполлонович, глядя растерянным взглядом на незнакомого молодого человека.
- Да это же Аким Востроносов!
- Какой Востроносов?
- Автор повести, которую в срочном порядке мы печатаем, - пояснила Лилечка, в свою очередь поражаясь растерянности и несообразительности Чайникова.
Кое-что начало проясняться для нашего поэта, но он все еще отказывался верить словам Лилечки и своим глазам. Тот молодой человек, который сейчас стоял перед ним, никак не вязался с представлением о молодом гении, которое составил себе Аскольд Аполлонович. Правду говоря, четкого представления о том, как должен выглядеть гений, у него не было. Если бы его спросили об этом, то он вряд ли ответил что-нибудь вразумительное на этот счет. Но то, что перед ним стоял не гений, он за это мог бы даже поручиться. Да такого щуплого юнца на улице встретишь и внимания не обратишь, не взглянешь пристально и уж тем более не обернешься.
Разглядывая того, кого сейчас привела Лилечка, Чайников думал о том, что пусть гений будет, как все обычные люди, но что-то, хоть самая малость и внешне должна бы выделить его из общего ряда. А тут решительно ничего такого не было. Перед Чайниковым стоял до обидного обыкновенный, решительно во всем ординарный молодой человек, физически не очень развитый, из себя не видный, не отмеченный ни привлекательностью, ни сколько-нибудь приметной дурнотой.
Чайников никак не хотел верить в столь прозаическое явление гения, которого рисовал в своем воображении совершенно, ну совершенно не таким.
- У него же и почтовая квитанция, - желая вывести из растерянности Аскольда Аполлоновича, проговорила Лилечка, выхватив из потной ладони Акима Востроносова влажную и скомканную квитанцию и потрясая ею, как неопровержимым вещественным доказательством.
И это помогло. Чайников, наконец, решительно отбросив сомнения и колебания, уразумев и поверив, кого именно привела секретарша, бросился обнимать юного гения и выражать свои восторги. Они были несколько ненатуральны, но что делать, сама необходимость заставляла - перед Аскольдом стоял какой-никакой, но все же гений. И с этим невозможно не считаться.
- Ну как вы, что вы? - спрашивал Чайников, усаживая в мягкое кресло перед своим столом гостя.
Аким не успел ничего ответить, как в тесный кабинетик ворвались сразу несколько возбужденных сотрудников, только что узнавших от Лилечки о прибытии гения. За ними хлынули и другие работники редакции.
И что тут началось, что творилось, я, право, не берусь и описать. Скажу только, что ошеломленного Акима обнимали, целовали, тискали, жали, мяли, поздравляли, ласкали, наперебой расспрашивали о жизни, о родителях, о семье, о работе, о творчестве и еще бог знает о чем. Ответов никто не слушал, каждый спешил, перебивая один другого, высказаться, задать вопрос или просто промолвить словечко-другое. Если бы Аким и отвечал на это, то его все равно не услышали бы, такой стоял гвалт.
Бедный Востроносов лишь время от времени раскрывал рот, а отвечать ничего не отвечал, да и не смог бы этого сделать при всем желании, потому что у него от всего происходившего буквально голова шла кругом. Он был растерян до последней степени, плохо соображая, что с ним творится - не сон ли все это?
И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не явился вдруг сам Илларион Варсанофьевич Кавалергардов. Шум при его появлении разом стих, возбужденные сотрудники быстренько покинули кабинет Чайникова. Привыкший едва ли не ко всему и много повидавший на своем веку, Кавалергардов и тот несколько изумился при виде тщедушного молодого человека, которого предстояло приветствовать как гения.
- Так вот ты каков, братец?! - несколько озадаченно произнес Илларион Варсанофьевич, но все же обнял и по-отечески приласкал молодого человека.
Потом Кавалергардов, быстро овладев собой, увел все еще не пришедшего в себя Акима Востроносова в свой кабинет, вызвал машину и, считая, что исключительное право владеть гением принадлежит ему одному и никому больше, уехал с ним в известном только ему направлении.
Глава восьмая,
в которой Аким Востроносов убеждается в своей гениальности
Кавалергардов умчал Акима к себе на дачу. Еще в машине он сунул в руки ошарашенному парню последний номер "Восхода", на обложке которого была помещена броско набранная реклама о предстоящем печатании талантливой, так было и напечатано крупно и ясно - талантливой повести "Наше время".
Востроносов ждал чего угодно, в том числе и безусловно благожелательного отношения к своему творению, впрочем, равно допускал и неблагожелательное, ибо понимал, что в повести он еще не весь выложился, и даже видел в ней при очень строгом рассмотрении кое-какие просчеты, находя при этом и бесспорные достоинства. Повторяю, ждал чего угодно, но только не такой рекламы.
Илларион Варсанофьевич, дав юному гению какое-то время насладиться рекламным анонсом, какого далеко не все удостаиваются, принялся расспрашивать его о жизни, о работе, о том, кто он и что он? Чуть успокоившись после неожиданного шума и гвалта, от которого у Акима некоторое время еще гудела голова, теперь он был в состоянии слышать собеседника и даже отвечать на его вопросы. Мало-помалу завязалась и наладилась беседа. Начав говорить сбивчиво и робко, Востроносов затем освоился, постепенно осмелел и повел рассказ живо и даже интересно.
Кавалергардов радовался и утверждался во мнении, что парень и в общении не ударит в грязь лицом. Про себя прикинул: а его можно будет показать кой-кому из знакомых и даже влиятельных лиц. Кавалергардову не терпелось козырнуть тем, что он открыл гения.
Из разговора выяснилось, что Аким Востроносов после окончания школы некоторое время работал почтальоном в родной Ивановке, близко узнал многих ее жителей, присматривался к их жизни, потом учился в областном педагогическом институте на литературном факультете. Повесть начал писать еще прошлой осенью, но особенно хорошо она шла зимними долгими вечерами. А мысли о ней крутились в голове еще с того времени, когда учился всего лишь на втором курсе. Тогда первый раз попробовал, но бросил, видимо, не вызрела мысль, не отстоялись еще наблюдения. Со временем замысел повести стал буквально преследовать, от него некуда было деться, и наступил такой момент, когда другого выхода не осталось, как только сесть и выложить все на бумагу.
- Не мог не писать, - признался Аким.
Услышав такое признание, и закаленный Кавалергардов невольно расчувствовался, порывисто прижал молодого гения к своей могучей груди и даже поцеловал.