Особенно подогрела интерес к предстоящему необычному событию обширная статья Артура Подлиповского "Два гения", в которой рассказывалось с большим знанием закулисных подробностей о творчестве ученого Кузина и писателя Акима Востроносова. Читателю предоставлялась возможность заглянуть в творческую лабораторию того и другого, отношениям между ними был придан вполне дружеский характер, детально описывалось предстоящее испытание, приуроченное к встрече футбольных лидеров.
Что говорить, перо у Артура Подлиповского бойкое, его статья так разожгла страсти, что заявки на билеты на испытание, которое молва окрестила "Битвой гениев", посыпались в дирекцию стадиона. Удовлетворить их не представлялось никакой возможности, и поэтому загодя было объявлено, что все подробности исключительного события можно будет наблюдать по телевидению.
Поскольку от машины Кузина теперь зависела судьба Акима Востроносова, то к ней и приковано было всеобщее внимание, хотя для самого ученого и для кибернетической науки и техники эта машина была давно пройденным этапом. Сделаны куда более значительные новинки, но они-то, к удивлению и даже досаде Никодима Сергеевича и его коллег, широкую публику не трогали. Весь интерес сосредоточился на машине, от которой зависела судьба гения и которая преподносилась в широкой печати как самое последнее достижение.
Велик был интерес и к личности Акима Востроносова. На его книги набросились и те, кто до этого относился к литературе весьма прохладно. За Акимом снова усиленно гонялись репортеры-интервьюеры, но для них он был абсолютно недосягаем. Охраняемый Металлиной и Кавалергардовым, Аким в тиши напряженно трудился над новой повестью, которая должна была рассеять сомнения в его гениальности.
Местонахождение Востроносова держалось в строгой тайне. Доступ к нему имел лишь Илларион Варсанофьевич, с которым они обычно уединялись за плотно закрытыми дверями, и то ли вчитывались в страницы будущей повести, которая обязательно должна быть гениальной, то ли вырабатывали тактику предстоящего сражения. Никаких сведений на этот счет из них и под пыткой нельзя было бы вытянуть.
В такой обстановке не было более популярных в те дни людей, чем Востроносов и Кузин. Одни с пеной у рта утверждали, что и без всяких испытаний ясно, что Аким Востроносов гений и под него копают разные типы, используя ученого Кузина, которому следовало бы заниматься своим делом и не совать нос в то, в чем он не смыслит. Другие придерживались прямо противоположной точки зрения: и невооруженным глазом видно, что Востроносов никакой не гений, таких гениев в нашей литературе и без него достаточно, так что, бесспорно, прав Кузин и его машина обязательно подтвердит это.
И снова люди, как несколько десятилетий назад, поподелились на физиков и лириков, образовали на этот раз два резко враждебных друг другу лагеря.
С приближением заветного срока в печати был обнародован состав жюри. Его возглавил редактор Большеухов, а среди членов, представлявших кибернетику и литературу, помимо ученых и дипломированных литературоведов, вошли в жюри Кавалергардов и Чайников.
Никодим Сергеевич, как и Аким Востроносов, на людях не показывался и хранил молчание. Лишь в канун испытания Кузин принял группу журналистов и объяснил принцип действия аппарата, и ответил кратко и находчиво на разные вопросы.
Как бы ни было велико нетерпение, часто кажется, что оно вот-вот лопнет, его все же обычно хватает на то, чтобы дождаться установленного срока. И как бы ни представлялся всем страстно ожидавшим бесконечно далеким назначенный день, он в свое время обязательно наступит. Так случилось и в этот раз, иначе, как вы понимаете, и быть не могло.
Выдался прекрасный августовский день, когда в наших широтах бывает не слишком жарко, но еще достаточно тепло, небо хоть и кажется повыгоревшим за лето и несколько блеклым, но все еще бездонно высоким. Скверы в эту пору радуют глаз пышными коврами цветов, ослепительно блестит и сверкает политый машинами асфальт. Словом, все вокруг хорошо, в такие дни легко и весело на душе, жизнь кажется необыкновенно приятной, и даже неисправимые скептики забывают о ее теневых сторонах.
И никогда еще, должно быть, огромный стадион и его окрестности не были так привлекательны, разве что в дни самых грандиозных торжеств, которые выдаются не то что не каждый год, а, возможно, и не каждое десятилетие. Яркие спортивные стяги шелестели на всех флагштоках, воздух был напоен ароматами цветов и речной прохладой. Что говорить, в этот столь знаменательный день стадион был, как бы сказал известный спортивный комментатор Николай Озеров, просто великолепен.
Все происходящее транслировалось по радио и телевидению. Передача началась с того, что телевизионные камеры выхватили огромный бетонный зев одного из выходов на зеленое поле стадиона, и все услышали хорошо знакомый голос популярного диктора, с подъемом сообщившего:
- Наши камеры и микрофоны установлены на спортивной арене! - Диктор проговорил это с таким энтузиазмом, как будто сообщал всем потрясающую новость, равную по значимости удивительному открытию. После некоторой паузы он продолжил: - Я смотрю на свой секундомер и вижу, как черная стрелка торопливыми нервными толчками обегает последний круг до назначенного срока. Сейчас машина Акима Востроносова вот-вот покажется в проеме ворот спортивной арены. Вот она уже показалась, вот въезжает. Поистине справедливо говорится: "Точность - вежливость королей". Вполне возможно, что всего через несколько минут, всего через несколько минут, дорогие телезрители, мы с полным правом сможем перефразировать эту поговорку следующим образом: "Точность - это вежливость не одних королей, но и гениев". Однако не будем опережать события. Ждать осталось совсем недолго. Наберитесь, друзья, терпения, хотя, могу судить по себе, это очень и очень трудно.
Возможно, многоопытный диктор и дальше развивал бы подобные суждения, но как раз в эту минуту из огромного зева выкатилась машина, и дальше репортаж продолжила дикторша, обладательница самого приятного голоса:
- У Акима Востроносова есть еще в запасе целых пятнадцать секунд! Она сообщила об этом с такой радостью, как будто это осчастливило ее на всю жизнь. Едва успев перевести дыхание, торопливо продолжила: - Виновата, уже десять, девять, восемь... Все мы, дорогие телезрители, видим, каким уверенным шагом, с каким невозмутимым самообладанием двигается к установленному в центре зеленого поля помосту Аким Востроносов. Честное слово, дорогие товарищи, нельзя не позавидовать такому спокойствию и такой уверенности. В руках писателя большой белый конверт, на котором что-то размашисто начертано. Попрошу нашего оператора показать крупным планом конверт... Вот так, большое спасибо... Вы разбираете надпись на конверте? Я, например, четко вижу - на белом конверте стремительным почерком шариковой ручкой начертано: "Якорь спасения". Вы видите, видите? обратилась дикторша к своему напарнику.
- Отлично вижу, - охотно отозвался тот, - и, я бы сказал, символическое заглавие. Оно дает основания предположить, что всех нас ждет увлекательное, даже захватывающее чтение...
- Но простите, - перебила дикторша, - вынуждена прервать вас. Дело в том, что на помост ступил Аким Востроносов. Кто-то из остряков, я это слышала собственными ушами, проходя мимо помоста, заметил: лобное место для гения. Вот уж неверно, я бы сказала, ничего похожего. Но, простите, я умолкаю, ибо наступают самые напряженные минуты, давайте, друзья, молча понаблюдаем за происходящим. - Голос ее смолк, будто его внезапно выключили или, говоря по-телевизионному, вырубили. Камера молча фиксировала происходящее.
Редактор Большеухов в этот момент с подобающей минуте и возложенной на него миссии торжественностью поднялся и, шагнув к Востроносову, принял из его рук конверт, внимательно прочитал начертанную на нем надпись. Затем, подняв над головой, продемонстрировал конверт каждой из четырех трибун. И лишь после этого председатель обошел членов жюри, показывая каждому в отдельности полученный конверт, к которому было приковано всеобщее внимание. Некоторые члены жюри благоговейно прикасались к поднесенному конверту, были такие, которые пробовали прикинуть вес рукописи, как будто это могло что-нибудь значить. Когда все члены жюри оказались обнесены и каждый насладился зрелищем конверта, Большеухов натренированным жестом вскрыл конверт, извлек из него не очень толстую рукопись и передал ее Никодиму Сергеевичу. Все это делалось в напряженнейшей тишине, какая устанавливается в природе только перед сильной грозой.