Вскипел:
— Что за грязь! Почему мокро? Развели свинарник!
Штурман Гена яростно косит глазом на Володю. Тот хватает ведро, швабру, и через некоторое время в рубке чисто.
Капитан, приказав штурману Гене идти с тралом еще с полчаса, ушел из рубки. Мы уже все немного оправились от пережитого и посмеиваемся, нервно, правда, посмеиваемся. Володя рассказал, как однажды в Индийском океане их тоже догонял транспорт и целился в корму. Там тоже не было рулевого в рубке. Так что тут, в пустынном, казалось бы, океане, надо глядеть в оба.
И я гляжу во все глаза.
НЕФТЯНАЯ ЧУМА
Было прекрасное утро.'
«Катунь» бежала на юг, в новый квадрат. Мы надеялись найти богатые косяки рыб и восполнить потери про-лова. Все были в приподнятом настроении, уже говорили, что с Носачом не пропадешь, что уж кто-кто, а он- настоящий капитан, и раз решил бежать на юг, значит, пришло время и для луфаря. И я опять услышал о легендарной рыбе, которая возместит все наши неудачи, — будет и план, будет и заработок.
Мы бежали на юг уже несколько дней, не забывая по пути забрасывать трал, и Носач по-прежнему не отходил от фишлупы, вглядывался в показания самописца, и мы действительно кое-что придавливали, но это было неглавное. Главное — впереди. И все с нетерпением ждали, когда придем в квадрат, где будет ловиться луфарь, которого я никогда не видел, но который все больше и больше занимал места в моих мыслях.
В то утро был штиль.
Хорошо выспавшийся, я вышел на вахту бодрым и полным сил. Двери и окна рубки были распахнуты настежь. После мокрой приборки Мишеля де Бре в рулевой стояла приятная прохлада. За бортом расстилался зеленый шелк океана, над ним высоко вознесся купол голубого неба с утренним, еще нежарким солнцем. Чистейшей прозрачности, пропитанный йодистым бодрящим настоем воздух давал глазу возможность свободно проникнуть до самого горизонта.
Быстрый бег «Катуни», отсутствие капитана в рубке, ощущение хорошо отдохнувшего организма, чистота и свежесть океанских красок — все это подействовало на меня самым благоприятным образом, и я подумал: «Как прекрасно, черт побери! Какое великолепное утро!»
От избытка чувств я ласково погладил привычно холодный металлический сегмент штурвала, любовным взглядом окинул давно знакомые приборы и механизмы, что так разумно размещены в рубке, и опять подумал: «Как хорошо все же в океане в такое вот чудесное утро!»—и в который раз похвалил себя за то, что пошел в рейс: разве можно, например, увидеть такое утро на земле!
В рубке было тихо.
Штурман Гена ушел прокладывать курс, наказав мне неусыпно следить за горизонтом (после случая с «Esso» он стал особенно бдителен), радист сидел у себя в каморке, за закрытой дверью, я один нес вахту на штурвале. Проверив курс судна и поставив руль на автомат, я прихватил бинокль и вышел на мостик перед рубкой. Прохладный, едва заметный ветерок ласково погладил лицо, и меня охватило чувство полного комфорта души и тела.
От носа траулера с легким шипением отходила мелкая волна, и на светло-зеленом атласе океана появлялась морщина, отбегала от борта, разглаживалась и в каких-то метрах десяти совсем исчезала, и снова отполированно-гладкая и блестящая под солнцем вода простиралась далеко-далеко — насколько хватал глаз.
В бинокль я оглядел горизонт. Чисто. Ни одного судна. Мы одни посреди этой первозданной яркости красок и простора. Постоял, подышал морским воздухом, в котором чувствовалась едва заметная примесь какого-то постороннего запаха, но я не смог понять, чем это пахнет, и умиротворенно и бездумно глядел на бегущую от носа траулера волну, слушал ее ненавязчивое шипение — и был беспричинно счастлив.
Я еще раз оглядел горизонт и вдруг заметил впереди темную полоску, что возникает на воде от набежавшей тучки. Но небо было чистым и сверкало нетронутой голубизной. И все же там, на морской поверхности, что-то темнело, будто между водой и небом мазнули грязной кистью. Сначала подумалось, что, может быть, мы подходим к другой глубине — обычно окраска воды над разными глубинами меняется, — а может, шторм надвигается и вода потемнела? Но нет, океан был на редкость спокойным.
Грязно-черный мазок вносил грубый диссонанс в гармонию красок ясного свежего утра, порождал смутную тревогу, недоброе предчувствие. И я никак не мог понять: что же там такое?
По левому борту неожиданно увидел дельфинов. Они шли контркурсом, то выныривая из воды, грациозно изгибаясь обтекаемыми светло-серыми телами, то вновь исчезали, плавно и мягко, даже без всплеска разрезая гладь океана. Я залюбовался их слаженными до автоматизма движениями, их стремительным изящным полетом.