Смотрю на крупные южные звезды, холодно и равнодушно сверкающие в безмерной высоте, и думаю, что космосу все равно — есть мы или нет. А безразличие уже предполагает враждебность. Нам бы держаться перед этим космосом вместе, а мы враждуем и чего только не изобрели для убийства!
Стою на палубе, смотрю в ночь, думаю — бессвязно, грустно — и не нахожу ответа.
И вдруг вижу: кто-то мигает — оттуда, снизу, кто-то за бортом подает мне сигнал азбукой Морзе, как показалось сначала. Я не могу разобрать азбуку этих неярких вспышек, хотя хорошо вижу, что подается мне красным светом какой-то сигнал. В воде вспыхивает вроде бы лампочка. Она то светлеет, то слабеет. Какое-то, видимо, глубоководное существо, поднявшись ближе к поверхности океана, светится как светлячок: то сильнее, то слабее — возможно, то всплывая, то уходя глубже.
Отчаянно хочу понять, что именно говорит мне это живое существо. Кажется, еще миг, еще последнее усилие, и я постигну его язык, и мы — две капли жизни в этом необъятном мире — поймем друг друга.
Но этот кто-то помигал, помигал и тихо угас — или ушел на глубину, или совсем потух.
Кто мигал мне? Какой подавал знак? Сигнал беды? Сигнал дружбы? Что хотел сказать? Может, о том, что он рад, что мы оба живые? Или о том, что мы одиноки в этой беспредельности? Остальное — пустыня, светящаяся холодными звездами, пылящая кометами, таинственная, зовущая, но — пустыня! И только мы — живые капельки и не должны взаимоуничтожаться, обязаны понять друг друга.
Но... я не понял, не расшифровал сигнала. Видимо, наши жизненные ритмы не совпадают. И мне просто не дано понять язык другого живого существа.
Меня вдруг пробирает озноб: там, внизу, мириады живых существ — и неужели мы никогда не поймем друг друга?! Вверху мириады звезд, и где-то, может быть, все же есть разумные существа, как и мы, люди.
Но тот верхний космос далек и безбрежен, а вот тут, совсем рядом, под ногами, океанский космос — и я не мог понять, что именно сигналил мне живой фонарик!
Мне хочется думать, что это был знак дружбы, призыв к сосуществованию. А может, это был вопрос лично ко мне: зачем я пришел сюда и нарушил размеренный многовековой ритм жизни? А может, это было предупреждение: опомнись, человек, оставшись на планете в одиночестве, не выживешь! А может, кто-то просил моей помощи, погибая в нефти или радиоактивных отходах? И чья-то жизнь кончилась на моих глазах, но я этого не понял!
Я — суперзвезда всего живого на планете — не разобрал сигналов простого существа! Неужели нам не дано понять друг друга? Вернее, я его не понял, он-то, может быть, давно меня понимает и остерегается. Какой же я тогда царь природы? У нас один Ноев ковчег — Земля, и мы, находясь на одной планете, не понимаем друг друга! Не суждено? Не запрограммировано? Кем? Когда, черт побери?
Потом я прочту у Арсения Тарковского:
Я больше мертвецов о смерти знаю,
Я из живого самое живое.
И — боже мой! — какой-то мотылек,
Как девочка, смеется надо мною,
Как золотого шелка лоскуток.
Тот огонек, что мигал мне, может, просто смеялся надо мною? Над моим дутым величием, над моей самоуверенностью, над моей тупостью?
Мироздание держит человека на почтительном расстоянии, скупо раскрывая свои тайны. И зачем природа создала человека? Познать себя через него или убить себя его руками?..
От носа «Катуни» разбегаются голубые «усы» — вода изумительно красиво фосфоресцирует, мерцает таинственным голубоватым светом, и этот переливающийся и все время изменяющий силу свет волнует, вносит в душу смуту, и на сердце ложится непонятная тревога, голова тяжелеет. Атмосферное давление меняется, что ли? Гнетущее предчувствие, необъяснимое беспокойство вдруг охватывает меня. Я жду чего-то, не понимая чего именно. И что-то со мною происходит, что-то непонятное происходит и в океане — кажется, вот-вот должно что-то случиться. Я чувствую это нарастающее беспокойство, и оно приводит меня в лихорадочное возбуждение. Я хочу уйти с палубы, но не могу, будто кто-то незримый повелел мне не двигаться. И у меня испуганно частит сердце.
И ночь вдруг меняется.
По-южному плотная темнота наполняется светящимся маревом, будто светлый туман опустился на воду, и не туман даже, а что-то зыбкое и пугающее. Звезды, только что сиявшие в темной выси, потерялись, размылись, и только одна-единственная пробивается сквозь серебристое марево мутно-красным светом, будто чей-то взгляд оттуда, из беспредельности, и мне кажется, что он недобр, вернее, безразлично-равнодушен. Он проходит сквозь меня не задерживаясь, будто я бестелесен — этот устремленный куда-то взгляд не отвлекается по мелочам. И это-то равнодушие мне и кажется недобрым.