А однажды он увидел, как в приповерхностных слоях воды играли черепаха и дельфин. В золотисто-голубой, пронизанной солнечными лучами воде купалось светлосерое с синеватым отливом могучее обтекаемое тело дельфина. Черепаха, закованная в твердый панцирь —темнее на спине и светлее на брюхе, — была тоже удивительно подвижна и умело владела своим неуклюже-грациозным телом. Дельфин, несмотря на свой большой вес и размеры, изящно и легко вился вокруг черепахи, мягко хватал ее улыбающимся треугольным ртом то за одну лапу, то за другую и осторожно тянул к себе, не спуская внимательного и дружелюбного взгляда черных блестящих глаз с партнера по игре. Черепаха выдергивала лапу из его рта, смешно отбивалась всеми четырьмя ногами-ластами и, вытягивая из панциря морщинистую шею, старалась в свою очередь дотянуться до дельфина, словно бы собираясь его укусить. Оба понимали, что никто из них не нанесет другому вреда, и игра доставляла им обоим удовольствие. Дельфин то уходил светлой торпедой на глубину в зеленовато-коричневый туман, шлепнув черепаху широким хвостом, то стремительно взлетал вверх, пугая ее скоростью, но в последний миг тормозил и толкал носом в серый брюшной панцирь черепахи, толкал мягко и осторожно, но все же стараясь перевернуть ее на спину, что ему никак не удавалось; то вдруг сверкающей толстой свечой вылетал из воды, становился на хвост и, радостно фыркнув, с размаху падал на спину, поднимая фонтаны брызг, и тогда гул удара разносился в воде, пугая обитателей кораллового рифа. Черепаха ныряла на глубину, вытянув шею и сильно огребаясь ногами-ластами, — круглое толстое тело на удивление легко пронзало воду. Дельфин, обнаружив ее исчезновение, бросался вдогонку. Но на глубине, в мутном сумраке, им было неинтересно, и они вновь возвращались в золотисто-голубые воды, к свету, к солнцу, ни разу не обломав во время игры ни одной ветки коралла, не измяв и не оборвав ни одной водоросли. Два счастливых существа совершенно разной породы играли в родной стихии, отлично понимая друг друга. Дети океана, полные силы и ловкости, доброжелательные и незлобивые, они радовались жизни и свободе.
Луфарь тоже радовался жизни. Он любил плавать над причудливо-ветвистыми разноцветными кораллами, скользить среди пурпурно-красных, зелено-синих или коричнево-бурых водорослей, выискивая добычу полегче. Он плыл и видел под собою актинии — живые ловушки с тонкими щупальцами-жгутиками всевозможной окраски. Одна из них — желтая, с продольными коричневыми полосами по стволу и короткими светлыми лепестками-щупальцами— поселилась на большой витой раковине, в которой жил рак-отшельник — все тело его было упрятано в пустую раковину, из нее торчали только клешни да голова с парой длинных гибких усов-антенн, которые постоянно шевелились, будто вынюхивая что-то. На голове рака, на подвижных светлых стеблях, как маленькие перископы, торчали черные шарики глаз. И эти глаза-горошины зорко высматривали — нет ли опасности, не появится ли вблизи добыча? Актиния, что приспособилась на раковине, была как сказочный цветок. Но Луфарь знал, что полупрозрачные лепестки ее обжигающе ядовиты, что мелкая рыбешка, попадая в них, тут же гибнет и этот смертоносный и такой безобидно-нежный с виду цветок только и ждет очередной жертвы. Актиния обеспечивала раку относительную безопасность, а он за это возил ее на себе. Рак-отшельник почему-то испугался Луфаря, хотя луфари никогда не нападают на них, зная, что до мягкого, не покрытого панцирем тела, втиснутого в раковину, все равно не добраться, и поспешно втянул туловище еще глубже в прочную витую раковину. Луфарь, не обращая внимания на рака, огляделся в поисках добычи и заметил неподалеку морские лилии. Тонкие, пушистые и длинные лепестки их, как яркие разноцветные перья, мягко шевелились в воде. В этом райском палисаднике могла быть пища для Луфаря, и он задержался здесь. И не зря. В зарослях лилий паслась небольшая стайка рыбешек-ласточек, черно-коричневых, с серебристой голубизной по низу. Они беззаботно поедали молодые побеги водорослей. Луфарь кинулся на них. Стайка молниеносно брызнула в сторону, но двух зазевавшихся он все же заглотал одну за другой и этим только раздразнил аппетит. Какое-то время он порыскал еще среди лилий, но рыбешки-ласточки не возвращались на свое пастбище, и ждать их было бесполезно. Луфарь поплыл дальше.
Прекрасным местом по красоте и обилию рыб был этот коралловый риф, где вырос и жил Луфарь, где все было знакомо и привычно. Одиночество не тяготило его. Он знал, что неподалеку сбиваются в стаю его сородичи, чтобы двинуться в родные, еще неведомые северные воды на нерестилище, но пока не присоединялся к ним и вольготно обитал в прогретом солнечном мелководье. На большие глубины, в холодный мрак Луфарь не опускался — там было неуютно и мало пищи для него. Па поверхности океана он тоже появлялся редко — в последнее время там несло отвратительной вонью и вода была ядовито-горькой, она разъедала глаза, залепляла чем-то жгучим жабры, и дышать становилось тяжело. Отпугивали шум и вибрация воды, вызывавшая боль в теле. Что-то с грохотом бурлило над головой, и порою Луфарь видел, как из белого вспененного водоворота вдруг выбрасывало ошметки рыб, случайно попавших под этот бешено крутящийся острый предмет. Наверху проходили темные и чуждые всему живому громады, за ними-то и тянулся этот губительный маслянистый след. И тогда Луфарь, как и все живое, оказавшееся вблизи, старался уйти подальше от дурно пахнущего черного чудовища, такого огромного и могучего, словно кит. Внизу, на дне, были звезды, прекрасные живые звезды! Оранжевые, нежно-голубые, темно-синие с белым крапом, бордовые с ярко-голубой сеткой поверху, встречались и сиреневые, и фиолетовые, и пурпурно-красные. Выше, где вода более прозрачна, располагались звезды светлой окраски, ниже — темной. Иногда все дно было так густо покрыто звездами, будто выложено самоцветами, и такими яркими, что казалось — они горят.