Снова входим в плотный туман. Ватные клочки шаркают по лицу, оседают холодными каплями. Я напряженно всматриваюсь и вслушиваюсь. И все мерещится белый лайнер.
Сей Сеич ушел, так и не наладив телефон. Вскоре и мне кричат:
— Гордеич, на руль!
Озяб я, нажженные ветром щеки одеревенели. Неуклюже лезу по трапу в рубку и с радостью чувствую, как тихо и тепло в ней. Ночью казалось, что нет на судне места хуже, а теперь вот, после вахты на носу, здесь как в раю. С удовольствием «разболокаюсь», как говаривала моя бабка, скидываю тяжеленный полушубок, валенки, ощущаю, как сладостно ноют мускулы, почувствовав облегчение.
Серега Лагутин начинает неохотно натягивать полушубок, чтобы идти на мое место, но тут море проясняется.
— В рубашке родился, — уныло произносит Николаич. Второй штурман чем-то явно расстроен. — Прибери в рубке, раз такое дело.
Серега начинает мокрую приборочку со шваброй в руках, я стою на руле.
Впереди открывается простор, мутно-зеленый, с глянцевым отливом, по которому кое-где низко стелются клочки сизого тумана. И везде, куда ни кинь глазом, покачиваются какие-то суденышки под парусами. Штук двадцать. Датчане, что ли, опять? Очень живописно все это: и суденышки, от которых веет стариной; и вода, отливающая холодным, но несильным и потому приятным для глаза блеском; и разноцветные косые паруса. Солнца еще не видим, оно где-то за туманом, но свет его лежит уже на море.
Узнаю, что совсем не я спас «Катунь». Лайнер давно уже приметили в локатор и следили за ним (на этот раз локатор сработал, слава богу!). А я-то думал, что я — ангел-хранитель «Катуни»! Узнал и о том, что Носач разнес старпома и Николаича за то, что они допустили столь опасное сближение. Самого его за несколько минут до этого позвали в радиорубку — начальник промысла хотел знать, когда мы прибудем на место и начнем лов. Разговаривая по радио, Носач интуитивно почувствовал опасность, выскочил из радиорубки и, мгновенно оценив обстановку, оттолкнул рулевого, сам резко повернул руль и этим предотвратил столкновение.
Все это нашептал мне Серега. Он же сообщил, что капитан кричал на Тин Тиныча, что ему не старпомом быть, а прачкой. А Николаичу заявил, что из него никогда не получится капитана, раз не может принимать самостоятельные решения на своей собственной вахте. Я слушал Серегу, а сам думал: видел ли я действительно кэпа лайнера, или он мне причудился? С перепугу нафантазировал? Уж очень высоко рубка лайнера, чтобы в окне увидеть кого-то. А передо мной и сейчас еще надменное холодное лицо, норвежская бородка и короткая трубка во рту. Может быть, образ моряка-скандинава из прочитанных книг так врезался в сознание, что и не видя — увидел.
Туман расходится. Показался берег. Плоский, низкий, сиреневый. И море стало сиреневым, и небо. В жизни такой красоты не видывал!
Руль поставлен на автомат, и я рассматриваю берег в бинокль. Капитана в рубке нет, и все чувствуют себя посвободнее.
Дания. Вот какая она. Сиреневая. Низкий вересковый берег, трубы заводов, дым, маяки, мощная радиолокационная станция, очень похожая на Пулковскую обсерваторию.
Море то сиреневое с яркими бликами, то как жидкое сверкающее серебро: цвет то густеет, и море становится тусклым, как расплавленное олово, то опять серебряные веселые блики продернутся на сиреневом атласе воды. Удивительно красиво! А в бинокль почему-то еще красивее. Смотрю не отрываясь. Вдали, в легком мареве, туманно появляются силуэты встречных судов, будто из моря возникают. Сначала тонкие мачты, потом легкая надстройка, погодя и сам корабль. Будто нарисован акварелью и только при приближении начинает приобретать плоть, реальность, вес.
Если облокотиться на подоконник, то море в бинокле начинает дрожать, и серебряные блики образуют маленькие завитушки, и море становится кудрявым, будто создано оно из серебряных закрученных стружек, будто нарисовал его веселый художник для детской книжки.
Тихонько поет Фомич, начальник нашей радиостанции.
Он стоит рядом, тоже смотрит на море и щурится от солнца.
Сиреневое море, сиреневое небо, Сиреневая Дания, сиреневый Гамлет,
Ни на какой картине подобного не увидишь, ни в кино, ни тем более в книге не прочтешь — просто слов не хватит на эту красоту. Правильно говорили древние: навигаре нецессе эст — плавать по морю необходимо. Хотя бы ради того, чтобы увидеть его вот таким — сиреневым.
— Любуешься? — раздается рядом. Это Шевчук — первый помощник капитана, или комиссар, как еще их называют рыбаки. Он поднялся в рубку и грустно смотрит на меня. А я знаю — человек он веселый.
— Красиво.