— На промысел-то прибудем, а вот будет ли там рыба, — ворчит Фомич.
— Не строй мрачные прогнозы, — хмурится Николаич.
— Чего строить — так оно и есть, — поднимает плечи Фомич. — «Амдерма» возвращается — прогорели.
— Откуда идут? — живо интересуется Лагутин.
— Оттуда, куда Макар телят не гонял.
Фомич знает все. Он день-деньской слушает эфир. Все новости на судне — от него.
— Обстановка на промысле тяжелая. Все капитаны жалуются.
И без того вислый нос Фомича совсем уныло опускается. Сейчас весна по календарю, а здесь, в Северном море, еще зимний холод, но у Фомича нос уже облез и покрыт нежной розовой кожицей. Фомич ростом с Петра Великого, но рыхл телом, и в рубке ему тесно. Когда он появляется в рулевой, сразу становится ясно, что она не так уж и вместительна.
По трапу взбегает Автандил, в руках его листок.
— Фомич, атстукай тэлэграмму.
— Не успели отойти, уже две телеграммы послал, — бурчит радист. — Дорого тебе обойдется любовь. Рыбы нет, чем платить будешь?
— Аткуда тэперь рыба, — соглашается Автандил. Он — технолог, помощник капитана по производству, он знает положение с рыбой. — Капиталисты всю выскрэбли. Вайме!
— Будет вам панихиду петь, — вмешивается Шевчук. — Гордеич вот послушает-послушает, подумает, что и впрямь рыбы нет-нет.
— Зачэм глаза закрывать! — горячится Автандил, и лысина его краснеет. — Каго абманываем? Сэбя абманы-ваем! Что было — то было, что есть — то есть. Батоно Гардэич и сам это увидит. Каго абманываем!
— Большой рыбой теперь и не пахнет, — вздыхает Серега Лагутин и вдруг улыбается. — Я первый раз пошел в море семь лет назад, мне говорят: «На большую рыбу идем». Я думал, что она размерами большая, с дельфина, думал. Селедку брали у Фарер. Замолотили тогда!
— Развэ это умно? — запальчиво спрашивает Автандил. — Караблей больше, чэм рыбы! Я тоже кагда пэрвый раз в морэ шел, мне сказали: «Возле Нью-Йорка ловить будэм. Ночью пришли на Джорджес-банку, мэня разбудили, гаварят: «Сматри, Нью-Йорк». Пасматрел — все в огнях. Думал, правда Нью-Йорк. Утром разглядел — сотни судов, до гаризонта. Прибежали брать сэледку. Касяк нащупают, кидаются в драку, бортами друг друга атталкивают. Иной прет прямо на тэбя, ему сигналишь, мол, с тралом иду, уступи дарогу, дарагой, а он прет на тэбя, потому что тоже с тралом. Трал вытащат — вэсь бэлый — в молоках, в икре, как пэной мыльной покрыт. Это —рыбалка? Да? —напирает Автандил на Шевчука. — Набегут сотни судов на адну банку — и «раззудись плечо, размахнись рука!» Ваш паэт Кальцов гаварил.
— Чего ты на меня насел, — отбивается первый помощник. Когда Шевчук сердится, лицо его приобретает не хмурое, а обиженное выражение и еще заметнее хохолок на макушке, как у мальчишки. — Я, что ли, командую этими капиталистами, я, что ли, установил их порядки?
— Теперь из-за них в промысловых районах — футбольное поле, — замечает Фомич. — Все содрали на дне тралами, как катками укатали. Так что Жоркину банку скоро прикроют, как Северное море с селедкой.
Он кивает головой в окно, и мы все смотрим на Северное море, по которому идем. Оно холодное даже на вид.
— Еще лет пять-шесть назад была рыба, теперь океан заметно отощал, — задумчиво произносит Николаич.
— Теперь рыбы в нем, как пельменей в котле после гостей, — говорит Фомич. — Два-три пельмешка останется, и гоняется хозяйка за ними с дуршлагом. Так и мы по океану с тралом бегаем.
— Люди как дети неразумные, делают —не знают чего, — вставляет Николаич. — Землю замусорили, океан подчистили.
— Нэ дэти — прэступники! — горячими глазами смотрит Автандил на штурмана. — На суку сыдим, его же рубим. Сэледку угробили?! Угробили! Скоро скумбрию выгрэбэм, ставриду — тоже запрэт наложат. Думать нада! Понял, кацо? — И, обращаясь ко мне, просит: — Гардэич-джан, напиши про это! Напиши, богом прашу тэбя!
— Не от нас это зависит. Мы люди маленькие, — вздыхает Николаич.
— Нэ маленькие, а трусливые! — уточняет Автандил. — Из-под ворот только можэм тявкать. — И опять ко мне: — Прашу тэбя, кацо, напиши про это. Душа балит.
— На наш век хватит, — беспечно отзывается вместо меня Серега Лагутин.
Автандил прямо-таки взвинчивается от такого заявления.
— Вот-вот, кацо! После нас хоть патоп. Бэй ее пад дых, бэй в кровину, матушку-природу! Она бэзатветная. Круши, юшку пускай! Бэй, чтоб нэ паднялась! Ас-са-а! — Автандил уже кричит, с южным темпераментом машет руками, будто рубит кого-то выхваченной из ножен саблей.