— Возьми право три, — уже спокойно говорит капитан, но голос еще вздрагивает. (Довел я его, однако!) — Влево не ходи. Течением сносит.
— Есть влево не ходить! На курсе триста десять! — четко докладывает вахтенный штурман, и уже по одной интонации ясно, что на курсе именно триста десять градусов и ни секундой меньше, ни минутой больше.
Стою рядом с вахтенным и смотрю, как почти неуловимым движением рук подворачивает он штурвал и удерживает судно строго на заданном курсе. Легко у него получается, щеголевато даже. Будто играет. Мне бы так!
По судовой роли он — второй помощник капитана. Лыс, молод, слегка заикается. Зовут Филиппом Николаевичем или просто Николаичем. На море своя форма обращения. Всех, кто годами или должностью старше, зовут по отчеству. Кроме капитана, конечно. Его полностью — и по имени и по отчеству. Капитан у нас Арсентий Иванович Носач. Грозный и вспыльчивый морской волк. Он уже много часов подряд не покидает места у открытого лобового окна рулевой рубки, напряженно всматривается в темноту ночи и хриплым голосом бросает отрывистые команды, с выполнением которых я не справился.
А еще раньше ему не потрафил второй рулевой, мой напарник по вахте Серега Лагутин. Капитан его тоже турнул. Серега не расслышал команды. Капитан то грозно рыкает, то невнятно бурчит под нос. Тут держи ушки на макушке. Серега «зевнул» — и в результате стоит рядом со мною, сопит, переживает свою оплошность. А меня это, признаться, утешает. Все же Лагутин опытный матрос, не единожды за свою рыбацкую жизнь стаивал на руле. Не то что я, зеленый, вторую вахту всего и вышел-то на руль. Зеленый по стажу, по годам-то я в два раза старше своего напарника.
Постоянных рулевых на траулере нет, стоит на руле кому прикажут. А на промысле, когда «идет большая рыба», когда дорога каждая пара рук, тогда на руле чаще всего никто не стоит — вахтенные штурманы сами управляются или же капитан крутит-вертит, а все остальные вкалывают на шкерке, в рыбцехе, на палубе. Но по правилам судовождения все матросы должны уметь стоять на руле. Среди них есть и асы. Вот за таким и посылает капитан.
— Лагутин, разбуди Царькова. Скажи, капитан зовет. На один час.
Серега сбегает по трапу вниз, в жилые палубы, где спят матросы, а Носач говорит, неизвестно к кому адресуясь:
— Сейчас самый паршивый участок начнется.
Много лет водит он здесь корабли и знает эти места назубок.
В рубку поднимается разбуженный Царьков. Им оказывается тот самый матрос, с которым три дня назад шел я вечером с «Катуни». Пока шагали по затихшему порту, выпытывал я у него о рыбацкой жизни, а он отмалчивался или отвечал односложно «да», «нет», «нормально». А у самой проходной заявил: «Врете вы все о нас, когда книжки пишете». Стало ясно, что мое инкогнито на судне раскрыто. «Почему обязательно врем?» — обиделся я. «В книжках все мы у вас бичи». — «Так уж и во всех книгах!»— встал я на защиту собратьев по перу. «Сочинять-то легче, чем в моря ходить», — сказал напоследок Царьков, вскакивая на ходу в рейсовый автобус, уже за воротами порта.
Он мне тогда не понравился. «Посмотрим в морях, что ты за птица», — подумал я три дня назад.
А теперь вот стою с ним рядом и вижу, как легко и уверенно ведет он траулер точно по курсу, хотя румбы капитан меняет ежеминутно. Знал Носач, кого поднять на вахту.
В рубке темно, только слабо светятся приборы: матово горят зеленые, красные, желтые кнопки на пульте. Подсвеченное отраженным светом компаса, недвижно висит в темноте круглое, сосредоточенное и слегка припухшее со сна лицо Царькова. У лобового окна, подняв воротник полушубка, темным бугром горбатится капитан. Николаич то припадет к локатору, то бежит в штурманскую глянуть на карту или в лоцию, то возле капитана торчит, напряженно всматриваясь вперед, и они о чем-то вполголоса переговариваются.
Мелко дрожит под ногами корпус судна. Там, внизу, мощно и ровно работают лошадки, загнанные в цилиндры двигателей. Не одна тысяча лошадок, не один табун трудится там. В машинном отделении, конечно, тепло, светло и мухи не кусают. А тут «норд» вольготно гуляет по рубке, и хотя мы одеты в толстые рыбацкие свитера, в телогрейки, в ватные стеганые штаны, все равно продувает насквозь. Ветерок с Северного полюса. А за бортом тяжело чернеет, отражая огни, студеная вода. Бр-р-р1
Справа залитый электрическим светом берег Швеции, где один город сливается с другим, подтверждая, что Европа густо заселена. Слева, прямо из воды, возникает Копенгаген. Идем совсем рядом. Разноцветные неоновые вывески и рекламы, на окраине видны очерченные пунктирами красных и синих огней взлетные дорожки огромного аэропорта. Говорят, самый крупный в Европе. Но самолетов не видно, ни взлетающих, ни садящихся. Нелетная погода. Черное небо заволокло хмарью.