Вижу, офицер задумался. А я на него жму, кую железо, пока горячо. «За задержку вы будете отвечать по всей строгости военного времени. В пять ноль-ноль я должен быть в штабе». Вернул он мне документы и отпустил с миром, предупредил, чтоб и впрямь я в лапы к немцам не угодил, потому как сбросили они десант и пересекают дороги. Еще и бензином я у патруля разжился. Прибыл в полк ровно в пять ноль-ноль, без всяких происшествий. Но дружка моего уже с дежурства сняли и посадили вместо меня под арест. А вместо него дежурит... дурак у нас один был, шибко бдительный. Увидел меня, орет: «Арестовать его! Попался!» — «Вернулся, — говорю, — не «попался». — «Куда, зачем ездил, какие сведения передал врагу?» — «За партбилетом, — говорю, — ездил». Выкладываю партбилет и удостоверение и говорю, что секретарь райкома вернул мне их и что по дорогам немецкие парашютисты орудуют. Гляжу, сбледнел. Он, оказывается, собрался в управление двинуть, а тут я со своим известием. И что со мной делать, не знает. На мое счастье, командир полка явился, чтобы эвакуировать лагерь, технику забрать. Он и разрешил вопрос. «Мне офицер связи нужен, — говорит, — а не арестованный на «губе»...»
Входит капитан, улыбается:
— Привет вам и поздравление от начальника промысла. Желает здоровья, счастья и благополучного продолжения рейса. — Обвел всех глазами. — Ну как там дальше? — спрашивает у Егорыча.
— Да уж рассказал, — отвечает Егорыч. — Все в порядке: билет вернули, с «губы» освободили. Потом воевал.
— Так и не пьешь с той поры?
— Так и не пью, — улыбается Егорыч.
— А где Победу встретил? — спрашивает капитан Егорыча.
— В госпитале.
— А с женой встретились? — подает голос Римма Васильевна.
— Встретился, — усмехается Егорыч. — Уже в конце сорок пятого. Приехал домой, жена увидала меня и в обморок упала.
Римма Васильевна вопросительно поднимает брови.
— Замуж она выходила в войну, — поясняет ей Егорыч. — Вот и испугалась, что пристрелю. Как закричит и — бряк в обморок. А я же не знал, в чем дело, да к ней, в чувство приводить. Только приведу, она увидит меня — и опять без сознанья. Еле успокоил. Всю ночь проговорили, а наутро ушел я. Не простил. — Егорыч молчит какое-то время. — Теперь вот думаю, что, может, и зря, что не простил. Сам тоже не святой за войну-то. Но очень гордый был я тогда, о своих болячках думал, не о чужих. Да теперь чего уж, с другой век прожил, дети институты пооканчивали.
За столом наступает тишина. Каждый думает о своем. Жалостливо по-бабьи смотрит на Егорыча Римма Васильевна. Она всю жизнь одна, муж убит девятого мая сорок пятого года. Он был хирургом в медсанбате, делал в тот день операции одну за другой. В расположение санбата из лесу вышла недобитая эсэсовская часть. Мужа убили прямо у операционного стола. А сама Римма Васильевна, к тому времени уже беременная, отстреливаясь, отступила с санитарами в лес. С тех пор одна. Выходила замуж, разошлась. Не получилась семейная жизнь. Тот капитан, хирург, который официально-то и не был никогда ее мужем, все стоит перед глазами. А она, видать, однолюбка. Теперь уж она бабушка, последний рейс идет. «Схожу вот — и все», — заявила как-то Римма Васильевна. «Ну нет, — ответил на это Носач. — Мы вас не отпустим. С флота уходить будем вместе. Что за мысли — последний рейс. Нам еще пятилетку надо выполнить. Обязательства брали?» — «Брала», — говорит. «Во-от, брали. А кто выполнять будет? Мы без вашего надзора тут все переболеем. Так что эти пораженческие мысли оставьте, это я как капитан приказываю. Не-ет, якоря нам еще рано бросать»...
— Чтоб фронтовики всегда были впереди! — поднимает стакан Шевчук.
— Ну, сейчас комиссар речь выдаст, — говорит Носач.
— Выдам, — серьезно отвечает Шевчук. — Я хочу сказать, что когда вижу фронтовиков, то думаю, что вы — особые люди. Святые, хотя и грешные. И мало вас осталось. Вы уже самой судьбою взяты на особый учет. Я мог бы, конечно, сказать речь, на то я и комиссар, но мне... — он запнулся от волнения, — но я просто скажу-скажу: спасибо вам за то, что вы совершили. Земной поклон-поклон вам за все.
Шевчук встает из-за стола и низко всем кланяется. Мы растерянно молчим. У меня защипало глаза. Нас шестеро. Нас вообще уже мало. И снаряды ложатся все ближе. Недолет, перелет. Куда упадет следующий? В кого угадает? Нас мало. Мы вымираем. И поэтому еще крепче чувствуем связь.