Я собрался с духом и шагнул навстречу близкому ужасу. Преодолевая брезгливость от стылого тела, я снял утопленника с гвоздя, подсознательно удивившись его легкости.
И тут случилось неожиданное.
Я только хотел перехватить его у талии, чтобы удобнее было всплывать, как утопленник сам обнял меня и заглянул в иллюминатор пустым, темным всасывающим взглядом, и я близко увидел синевато-белое костяное лицо, черный провал хохочущего рта, и жаркий ужас оплеснул меня. Я изо всех сил оттолкнул утопленника, но он упорно лез ко мне и пытался заглянуть мне в глаза. Я отчаянно боролся с ним, бил его в твердый живот, чувствуя мертвую закаменелость, и не мог справиться с ним, не мог оттолкнуть. Это живое сопротивление, этот уже злобно ощеренный рот и черная пустота глаз диким ужасом заволакивали сознание, и я был на грани безумия.
Позднее только я понял, что произошло: утопленник зацепился тельняшкой за штырь на водолазной манишке, и тельняшка то резиново растягивалась, когда я отталкивал его, то вновь прижимала утопленника ко мне, и пока она не порвалась, я не мог избавиться от него.
Почти теряя сознание от кошмара происходящего, я, видимо, закричал, потому что в шлеме раздался встревоженный голос мичмана:
— Что такое? Что случилось?
Я опомнился (к этому моменту утопленник отцепился) и сдавленным голосом, сам не узнавая его, ответил:
— Н-ничего.
— Ты вот что! — строго приказал мичман. — Отставить страх! Выполнять приказание! А ну повтори мой приказ!
— Есть отставить страх, — повторил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Вот так! — металлическим голосом продолжал мичман. — Бери его под мышки и тащи!
Утопленник тем временем замедленно и как-то изломанно, будто в ритмическом танце, опустился на грунт, подняв облачко рыжего ила, и лежал, вольно раскинув руки. Он вроде бы расположился на отдых и, занятый самим собою, отстранился от меня. А я стоял над ним и боялся к нему прикоснуться.
Но надо было выполнять приказ.
Внутренне содрогаясь, я стал поднимать утопленника. Он вдруг послушно подчинился, и эта живая покорность опять перепугала меня. Он все время казался мне живым, и его — живого! — я до ужаса боялся. То упрямство его, то покорность выбивали меня из понимания реальности происходящего, и я обливался холодным потом.
Я все же поднял его, стараясь не смотреть ему в лицо, которое все время маячило перед иллюминатором. А он опять попытался прильнуть ко мне, и я снова испуганно его оттолкнул, и он вдруг охотно пошел-поплыл прочь. Я поторопился схватить его за руку и почувствовал ее стылую твердость. Боясь держать руку мертвеца и в то же время понимая, что нельзя и отпустить, я в отчаянии крикнул:
— Тащите!
— Тащим! —тут же откликнулся мичман, и меня потянули за шланг-сигнал.
Утопленник покорно и даже с какой-то нежной уступчивостью последовал за мной. Я не чувствовал его тяжести. Мертвый груз я ощутил, когда всплыл на поверхность и стал выталкивать утопленника из воды. Два матроса с миноносца с напряженным и брезгливым выражением приняли его у меня и вытянули на палубу катера. И только тогда я облегченно вздохнул и почувствовал, что совершенно мокр, как после кошмарного сна.
На трап еле поднялся. Правая нога мучительно ныла, казалось, что она распухла. Пока возился с мертвецом, я забыл про нее, а теперь не мог шевельнуть. Когда сняли шлем и разгоряченную потную голову опахнуло стылым воздухом, мичман, внимательно и сочувственно глядя на меня и вкладывая в слова какой-то иной смысл, усмехнулся:
— Вот и все, а ты боялась. Раздевайся!
Я вдруг вспомнил:
— Там, кажется, бомба.
— Где? — побледнел мичман, и взгляд его заострился.
— Возле причала. Зацепился за нее шлангом, — пояснил я.
— Ты что-о| — яростно выдохнул мичман. — От рождения чокнутый или только прикидываешься! Почему молчал? «Зацепился»! А если б рванула?!
Когда я рассказал о бомбе все, что знал, мичман приказал:
— Стой тут!
И побежал на причал.
Я стоял на трапе, и холодный воздух знобил потную голову, нестерпимо ныла правая нога, хотелось немедленно сбросить галошу и освободиться от боли, но я стеснялся признаться в этом.
— Большая, нет? — спрашивали меня.
— Вроде большая.
Я никогда не видел вблизи авиабомбы и потому не знал, какие они бывают, а в воде все предметы кажутся больше.
— Вчерашняя, — уверенно сказал кто-то. — Не взорвалась, подлюга! Пятьсоткилограммовыми кидался фриц.
— Такая шарахнет — половину причала снесет, корабли потопит.
Водолазы обсуждали новость, которую я им принес, а меня занимала одна мысль — поскорей бы развязали плетенку галоши и освободили ногу: еще немного, и я закричу от боли. Куда это мичман убежал? Долго мне тут стоять?