Носач уже орет на меня, а голосом его бог не обидел. Я тоже ору. Мы потеряли контроль над собой.
В дверь кто-то сильно стучит, ломится прямо. Я открываю. Всовывается голова Шевчука. Очки его сразу запотевают, он снимает их и беззащитно хлопает глазами;
— Вы чего тут орете? — тревожно спрашивает он. — А? Чего тут у вас ?
— Ничего, — уже остывая, отвечает Носач. — Моемся. Чего ты всполошился?
— Да как чего! Прибежал-прибежал третий штурман, говорит: капитан и писатель закрылись в душевой и орут друг на друга, кабы не подрались. — Шевчук протирает очки, надевает их и уже зряче, внимательно глядит на нас. — Вы чего тут орете на весь траулер?
— Да ничего, — отвечает Носач и пускает на себя холодный душ, охладиться. — Тут вот наш писатель розовые слюни пустил. Рыбу ему, видишь ли, жалко. Давленая, она погибла, критику наводит. А есть он ее любит, между прочим.
— А-а, — почему-то с облегчением вздыхает Шевчук. —А я уж думал...
— Чего ты думал? Деремся, что ль? —усмехается капитан. — Да ты раздевайся, мойся. А то мы голые, а ты одетый. Неравноправие. Вон писатель говорит, что голые— все равноправные. Так что давай, чтоб все были на равных.
— Нервы у всех! — Шевчук быстро скидывает с себя одежду. — Всего два месяца в рейсе, а уже у всех нервы!..
И правда, я тоже заметил, что экипаж стал взвинченный, чуть что — стычки словесные, крик. Хлопот у первого помощника теперь прибавилось. Все же тяжело человеку на железной коробке среди безбрежного простора воды. Днем и ночью — все вода да вода вокруг, все железо да железо под ногами.
— Нервы, черт бы побрал их! — опять вздыхает Шевчук, обмывая свое крепкое молодое тело под душем. Он плотнее нас с Носачом, ниже ростом, коренаст, рыхловат немного и совсем незагорелый, загар к нему не пристает.
— Чего ты все про нервы? — настораживается Носач.
— Чепе у нас, — неохотно отвечает Шевчук.
— Что такое? — Носач перестает полоскаться под душем.
— Из-за Чифа. Не хотел я брать собаку на борт, и вот, пожалуйста.
— Да не тяни ты! — сердится Носач.
— Дворцов пнул Чифа, а Ивонтьев ему за это в ухо.
— Как в ухо? — капитан строго смотрит на первого помощника.
— А так. Правым кулаком в левое ухо. А тут третий штурман прибегает и говорит: капитан и писатель орут друг на друга.
— Да ладно тебе, заладил, — морщится Носач. — Ты мне про чепе доложи.
— Доложил уже. Один другому в ухо, а тот пообещал его за борт столкнуть.
— Ну?
— Ну и все, — отвечает Шевчук. — Что тебе еще? Мало? Собрание надо собирать, о дисциплине говорить, на берег докладывать, «фитиль» получать. Не знаешь, что ль, как это бывает? Они подрались, а нам с тобой по выговору влепят. Вот и все.
Носач молчит, холодная вода обтекает его крепкое мускулистое тело, бежит ручьями вниз.
— Ты погоди с собранием-то, — недовольно говорит он. — Ты лучше ко мне их приведи. По одному. Без шума.
— Скрыть хочешь, — грустно усмехается Шевчук. — Этого не скроешь. Все равно в парткоме узнают. Да и мне положено доложить о нарушении дисциплины на судне. Как тут без собрания?
— Все равно давай их ко мне!
Носач быстро вытирается и уходит из душевой.
— Что теперь будет? —спрашиваю я.
— Не знаю, что он задумал, — вздыхает Шевчук. — Собрания все равно не миновать. Слушай, потри мне спину. Между лопаток. Прямо зудит.
Через полчаса я вижу, как из каюты капитана по одному выходят Ивонтьев и Дворцов. Тихие, смущенные. Дворцов вроде даже напуган. Или так показалось?
— Ты что с ними сделал? — спрашиваю я, входя в капитанскую каюту.
Носач зло обернулся, но, увидев меня, криво усмехается:
— Кулак каждому показал. Поднес и сказал: «Сам буду бить! Видишь кулак?»
Он и мне показывает свой кулак. Кулак у Носача — быка свалить можно.
— Ну а серьезно?
— Серьезно! — вздыхает Носач. — Собрание будем собирать. Выговор влепим. В личное дело запишем. Премию отберем. Как еще!
СОБРАНИЕ
— Так почему драка? — спрашивает Шевчук.
— Из-за Кабысдоха, — усмехается Голявкин и обводит всех веселыми глазами — ищет поддержку у матросов, сидящих в столовой. — Развели тут... животных.
— Собака помешала тебе? — спрашивает Дворцова первый помощник, не обращая внимания на слова Голяв-кина.
— Держать собак и кошек на судне запрещено санитарным надзором, — наставительно отвечает Дворцов. Чувствуется, что он подготовился к собранию.
— Правила знает! — усмехается сидящий за столом президиума Носач. — Что выгодно, он помнит.