Тридцатипятилетие профессиональной деятельности судебного чиновника Тейтеля праздновала культурная общественность Саратова6, его семидесятипятилетие было отмечено выдающимися представителями русских и еврейских организаций Берлина, празднование его восьмидесятилетия преодолело границы страны его тогдашнего проживания, состоявшись в Берлине и Париже, его восьмидесятипятилетний юбилей отмечался в Лондоне, столетний день рождения собрал его друзей и последователей в Нью-Йорке. В разных городах, в разные годы очень многие, знавшие его лично или о нем слышавшие, – его любили и вспоминали.
О Якове Тейтеле, жившем в начале 1900-х годов в Самаре, я впервые узнала от историка Елены Бурлиной в 1994 году7По удивительной случайности, несколько дней спустя в кельнской библиотеке «Germania Judaica» мне попалась брошюра о Союзе русских евреев в Германии в 1920-е годы, председателем которого был Я. Л. Тейтель8Помню чувство, которое охватило меня в тот момент, когда пространство, разорванное временем и географией, соединилось – в судьбу одной личности и историю еврейской эмиграции из России. Несколько лет спустя, в конце 1997-го, дошло до меня письмо Мириам Кнопфлер-Магазинер из Альбукерке (США). Свидетельница той эпохи, первой волны эмиграции, она рассказала о своем детстве в берлинском еврейском беженском пансионе на Prager Str. 13 и о Якове Львовиче Тейтеле9.
Кто был этот человек? Почему важна для нас сегодня его жизнь, а точнее, дело его жизни?
Яков Львович Тейтель – один из тех, кого можно назвать героем своего времени. Он интересен уже этим, но еще более он интересен нам потому, что он – и герой вне времени, герой, опередивший время. Ведь многие его идеи и проекты конца девятнадцатого века и первой половины двадцатого действительно опередили время: создание первой в России русскоязычной еврейской газеты, первого в России экуменического детского сада, организация общественного патроната для малолетних правонарушителей, участие в создании Международного еврейского университета, создание городского центра помощи нуждающимся, расширение прав беженцев, организация их экономической интеграции в Веймарской республике, поиск новых путей социальной педагогики. Делом жизни Тейтеля стала его социальная помощь нуждающимся, не знавшая границ – ни географических, ни временных, ни сословных, ни национальных, ни тем более партийных. В труднейшее время погромов, революции, гражданской войны, между Первой и Второй мировыми войнами Тейтель был не просто защитником гонимых и нуждающихся, он был еще и гениальным оратором, коммуникатором и фандрайзером (тогда и слов таких не существовало).
Невероятная энергия, абсолютная терпимость, пытливый ум и целеустремленность – эти качества не покидали Тейтеля до глубокой старости. Они помогли ему и в трудные годы его детства и взросления. Рано оставшись без матери, Тейтель с девяти лет жил, как говорили, «по людям», в семьях знакомых и родственников. Языковое, религиозное и культурное многообразие Подолии и Могилевщины с юных лет определили его бескомпромиссный космополитизм: он говорил на идише и русском, знал украинский, польский и французский языки, читал по-немецки. Закончив хедер в родном Черном Острове, где на пару тысяч жителей было четыре синагоги, Тейтель мог бы унаследовать стезю своего деда по матери и стать раввином. Тем более что раввин Танхум Розенцвейг (1828–?) готов был взять способного юношу под свою опеку. Но в 1859 году иешиву в Воложине закрыли. Эти вопросы активно обсуждались на страницах «Еврейской библиотеки» (1871–1873), авторы которой уделяли внимание роли еврейства в европейских странах. Отец Тейтеля, торговец по винным акцизам, выбрал для сына светское образование.
Юность Тейтеля пришлась на время государственных «великих реформ», затронувших все стороны жизни общества, на время подъема еврейского просвещения, с одной стороны, и секуляризации жизни, с другой. То было и время (начало 1870-х годов) появления первых русско-еврейских периодических изданий, «Рассвет» и «Русский еврей»10, бурных обсуждений поднятых в них тем. Первыми учителями и образцами поведения нового поколения российского еврейства стали в те годы не просто духовные лидеры, но люди высокой морали, культуры и знаний. Еврейство было для них их традицией, но уже не догмой, а жизненным пространством их действенной помощи и формирования светских форм консолидации еврейского сообщества. Интегрированность в окружающее общество и прежде всего в его просвещенные слои впервые позволила образованным гражданам еврейского вероисповедания принимать на себя миссию посредников в решении юридических или социальных вопросов между властями и евреями внутри черты оседлости и за ее пределами. Интерес к русской литературе и культуре в первом поколении русско-еврейской интеллигенции был невероятно высок.
6
О торжестве в Саратове сообщала газета «Саратовский листок» от 27 февраля 1911 г. в статье «Юбилей Я. Л. Тейтеля»: «Синагога имела праздничный вид: лестница, вход и скамьи синаги были украшены флагами, зеленью и орнаментами с буквами «Я.Л.Т. – 35». При входе Якова Львовича и его супруги Екатерины Владимировны приветствовал казенный раввин, доктор Шульман: «Яков Львович! Вы дороги, бесконечно дороги нам, не только как отзывчивый филантроп, но и как живое олицетворение народной добродетели. <…> Затем был отслужен краткий благодарственный молебен, закончившийся молитвой за царя и отечество. <…> Синагога была переполнена».
7
См.:
8
Речь Арнольда Цвейга «Судьба гонимых» на берлинском для прессы чаепитии Союза русских евреев в Германии в 1929 году. См.:
10
См.: