Я ему ответил:
– Передайте министру: мое еврейство я не продам.
Самарский окружной суд при других председателях и министрах продолжал представлять меня в члены суда, но вплоть до 1904 года всё было безуспешно.
Как я сказал выше, в течение двадцати семи лет конфликтов из-за моего вероисповедания почти не было, хотя я сталкивался как с городским, так в особенности с крестьянским и помещичьим элементами. Между тем все знали, что я не только числюсь евреем, но и принимаю деятельное участие во всех еврейских общественных делах. Если и возникали какие-нибудь трения, то в самой Самаре, а не в уезде. С крестьянством у меня были самые простые, хорошие отношения.
О моем еврейском происхождении мне напоминали при производстве следствия очень редко. Хочу упомянуть о некоторых случаях. Когда я еще был судебным следователем в селе Старом Буяне, как-то раз, вернувшись из поездки по участку домой, я узнал, что в волостном правлении под арестом содержится неизвестного звания человек, высокого роста, атлетического телосложения, называющий себя бродягой. Говорили, что он беглый каторжник. Волостное начальство с нетерпением ждало моего приезда. Я немедленно послал за арестованным. Несколько полицейских десятских, казавшихся пигмеями в сравнении с арестованным, привели этого «каторжника». Последний свысока и иронически смотрел на свою стражу. Удалив этих караульных, я стал допрашивать неизвестного. На все мои вопросы он уклончиво отвечал и всё говорил «не наше». Наблюдая, как я составляю протокол, он сказал мне:
– Вы всё из белого делаете черное, а не то, чтобы черное, которого так много, сделать белым; ведь вы – еврей, а ваши предки – апостолы, они-то всю черноту изводить хотели, чтобы всё было бело и чисто.
Сидевшая в соседней комнате моя жена, Екатерина Владимировна, слышала его ответы «не наше» и, вообще, его разговор. Она вызвала меня и говорит, что в последней книжке «Отечественных записок» имеются сведения о новой секте, появившейся в Сибири, под названием «Ненашенцы». Последователи этой секты ничего общего не хотят иметь с существующим строем и всё говорят «это не наше». В «Отечественных записках» было описано столкновение генерал-губернатора Синельникова268 с одним из «ненашенцев». Синельников, посещая Иркутскую тюрьму, на все вопросы, предложенные им одному арестанту, получал ответ «не наше», причем упорный арестант не снял шапки перед Синельниковым, за что и был подвергнут телесному наказанию. Мы с Екатериной Владимировной взяли этого «ненашенца» в столовую и стали с ним душевно говорить. Екатерина Владимировна прочла ему выдержку из статьи «Отечественных записок». «Суровый каторжник» смягчился, заплакал и сказал, что он крестьянин села Кандабулак Самарского уезда, что за постоянную оппозицию по отношению к волостному начальству и к мироедам его по приговору общества сослали в Сибирь, что в Кандабулаке осталась его старушка мать, и бежал он из Сибири, именуя себя бродягой, чтобы только взглянуть на свою старушку.
– Я только взгляну на нее, да опять отдамся в руки, как это у вас называется, «закона». Эх, вам бы и вашей барыне следовало бы к нам, «ненашенцам».
Я его отправил, с возможными удобствами для арестованного, в село Кандабулак, предписав предъявить его местным жителям и матери, а затем немедленно прислать его обратно. Частным образом я написал земскому врачу Колпину, весьма симпатичному человеку, с просьбой устроить так, чтобы мать арестованного могла бы вместе с ним приехать ко мне. Через несколько дней они приехали, пробыли дня два, затем я дал возможность матери уехать в Кандабулак, а сына отправить в Самару.
268