— Повторяю еще раз! У арестованного перитонит, и я, как врач, обязан принять соответствующие меры. — Этот алкаш в халате, видимо, не хотел, чтобы его уличили в пьянстве во время дежурства, и от этого его речь была хоть и напористой, но в то же время витиевато-напыщенной.
— Так принимай! — огрызнулся дежурный офицер.
— Легко сказать, принимай. Я-то приму, но сегодня суббота, к тому же уже вечер. В санчасти кроме меня ни одной собаки больше нет, хирург только в понедельник будет. А этому, — кивок на обнаженного арестанта, — срочно нужна операция.
На какое-то время в приемной воцарилась тишина, наконец корпусной прохрипел:
— А ты того… случаем, ошибиться не мог?
— Не мог! — огрызнулся медик. — Так просимулировать приступ аппендицита просто невозможно. Понимаешь, сапог, невозможно!
Он сделал ударение на слове «так», и Крымов невольно сжался, прося милости у Бога и вспоминая уроки двадцатилетней давности, когда опытнейшие врачи с погонами на плечах натаскивали курсантов на профессиональной симуляции аппендицита и еще нескольких заболеваний, что могло бы пригодиться, случись непредвиденное. Тонкости, конечно, подзабылись, но главное…
— Ну и? — обозленно протянул обиженный «сапогом».
— Операция нужна. А у нас, как я тебе уже говорил…
— Короче, лепило, — оборвал оправдания корпусной, — чего предлагаешь?
Обдавая больного парами застарелого амбре, фельдшер огласил свой приговор:
— Госпитализировать! Причем срочно.
— Ты что… хочешь сказать, что…
— Да, именно это я и хочу сказать, — не терпящим возражения тоном произнес явно обозленный врач. — Надо вызывать конвой и везти этого чудика, который уже завтра может оказаться жмуриком, в горбольницу. А иначе…
Он явно сбрасывал с себя ответственность за жизнь подследственного, которому вскоре, возможно, придется сколачивать деревянный бушлат.
— Так куда ж его везти такого? — смирившись с этим решением, уныло произнес корпусной, и его состояние можно было понять. Привези он сейчас в больницу измордованного подследственного, на котором нет живого места, об этом тут же будет знать весь город, а пресса поднимет такой вой, что мало не покажется. И в то же время… случись вдруг во время дежурства смерть арестованного, тем более москвича, за которым неизвестно кто стоит, и начни прокуратура раскручивать это дело… Это уже попахивало служебным расследованием со всеми вытекающими последствиями.
— Раньше надо было думать, — хмуро пробубнил фельдшер, накрывая Антона простыней. — А сейчас вызывай своих контролеров, чтобы помогли привести в божеский вид этого жмурика. В больницу повезем.
…Теперь Крымова мяли пальцы дежурного врача хирургического отделения городской больницы. Несмотря на субботний вечер, этот мужик оказался на удивление трезвым, и после прощупывания брюшной полости пришел к заключению, что больного придется оперировать.
— Когда? — хмуро спросил старший конвоя.
— Что когда? — не понял хирург, ополаскивая под краном руки.
— Оперировать когда будете?
— Ну-у, во-первых, придется все анализы сделать, так что не раньше чем в понедельник, — пожал плечами врач, и Седой увидел, с какой неприязнью он покосился на прапорщика. Потом спросил, кивнув на синюшного от побоев пациента (а ведь старался, очень старался тюремный лепила, прибирая своего клиента в горбольницу, даже кровяные подтеки спиртом протер и голову от спекшейся крови отмыл): — Что, клиент, поди, с нар ненароком упал?
— Не, — ощерился старший конвоя. — Это его опера приложили, когда с риском для собственной жизни брали. Опасен, с-сука, весьма опасен.
— Убийца, что ль? — подыграл ему хирург.
— Угу, — подтвердил прапор и, видимо считая вечер вопросов законченным, перешел на доверительный тон: — И поэтому его необходимо определить в отдельную палату.
— Знаю, не впервой, — буркнул врач, однако тут же поинтересовался: — А если вдруг убийца этот сбежать надумает?
Конвоир снисходительно хмыкнул:
— Да куда он на хер денется? Я же с ним охрану оставлю.
И опять Седого везли на каталке, но теперь по больничному коридору, где пахло йодом, лекарствами и еще чем-то необыкновенно знакомым, что сопровождало его порой по жизни. Потом в небольшой одиночной палате санитары перегрузили пациента на кровать с белой простынью, что уже казалось счастьем, и его избитое, ноющее от побоев тело словно растворилось в этом медицинском комфорте.