Врач, добрая душа, чтобы облегчить страдания больного, вкатил ему какой-то укол, после которого не только отступила разлившаяся по телу боль, но и сами собой стали закрываться глаза, мозги заволокла подступающая дремота и он словно проваливался в состояние невесомости, вздрагивая каждый раз, когда воспаленное сознание возвращало его в пресс-камеру СИЗО. Перед тем, как его забрали в санчасть, над ним склонился Сиська и почти в самое ухо прошептал доверительно:
— Ты того, Седой… только не вздумай в ящик сыграть. А насчет малявы не волнуйся. Считай, что она уже в кармане Мессера.
Проснулся Крымов от прикосновения к плечу и даже удивился тому, что сразу же открыл глаза. Палата была наполнена длинными, с багряной подсветкой лучами заходящего солнца, и он не понял даже, сколько же проспал после укола. Привыкнув к этому солнечному свету, которого он был лишен в камере, уже более осмысленно всмотрелся в лица трех мужиков, которые прервали его сон. Тот, который тронул его за плечо, оказался врачом, сменившим дежурного по отделению, второй — спортивного телосложения брюнет, истинные корни которого выдавал корейский разрез глаз, и третий — уже чистой воды кореец, видимо потомок оставшихся в СССР после того, как закончилась война в Корее.
Седой покосился на прикрытую дверь, и в его мозгах стало кое-что проясняться.
Предназначенный для охранника стул был пустой, а это значило, что появившиеся в палате незнакомцы не желали иметь лишних свидетелей при разговоре с пациентом. Он перевел взгляд сначала на врача, затем на одного брюнета, потом на другого, и тут же подвел итог своему экспресс-исследованию. Если этот приятной наружности посетитель в дорогом, прекрасного покроя сером костюме и имел какое-то отношение к силовым структурам, то не иначе как к офицерскому корпусу, причем в звании не ниже майора. Теперь надо было ждать дальнейшего развития действий, причем первый ход должен был сделать именно владелец корейского разреза глаз.
Врач, между тем, присел на стул, взял левую кисть пациента в свою ладонь, отсчитав положенные секунды, проверил пульс и, явно довольный результатом, повернулся лицом к Корейцу, как мысленно окрестил шеголеватого брюнета Антон.
— Ну что ж, теперь, пожалуй, могу оставить вас одних. Если вчера этот больной находился в критическом состоянии, то сейчас… Я, конечно, не дам гарантии, что он здоров, но побеседовать с ним можно. — Он поднялся со стула и, уже стоя в дверном проеме, с просящей интонацией в голосе произнес: — Только убедительно прошу вас: не напирайте сильно. Этот больной еще весьма плох, так что будьте благоразумны.
— Буду, — пообещал Кореец, — и вот что еще, доктор… Я весьма вам благодарен и был бы рад быть полезным для вас. Как говорится, долг платежем красен. — Он сел на освободившийся стул и, когда за врачом закрылась дверь, уперся профессионально отработанным взглядом в лицо Крымова: — Седой?
Этот вопрос-утверждение прозвучал как хлесткий пистолетный выстрел, и Антон почувствовал, как у него нервным тиком дернулось веко. Надо было брать себя в руки, и он откровенно пристально всмотрелся в слегка раскосые глаза Корейца, темные зрачки которого, словно рентген, прощупывали каждый сантиметр опухшего лица.
— Ну, положим, кое для кого и Седой, а для всех остальных — Антон Крымов.
— Остряк! — усмехнулся Кореец и тут же: — Откуда Мессера знаешь?
Он догадывался, что последует этот вопрос, но не знал, кого здесь представляет брюнет со зрачками-буравчиками, и оттого решил и далее вести свою игру.
— Вы бы, мужики, хотя бы что-нибудь более толковое придумали. А то поначалу шьете попытку убийства вашего бизнесмена, потом бросаете в пресс-камеру, а теперь вот дело до какого-то Мессера дошло. Его что, тоже пытались замочить? Или уже замочили? Так уж в таком случае повесьте на меня весь список нераскрытых мокрух — и обратно в пресс-камеру. Глядишь, и выбьете что-нибудь.
Слушая этот монолог, Кореец дождался-таки, когда больной выдохнется, и с кривой ухмылкой на лице произнес:
— Как же, выбьешь из тебя чистуху, скорее сам напишешь. — Замолчал было и уже совершенно иным, доверительным тоном произнес: — Ладно, Седой, поваляли ваньку — и будя. Привет тебе от Камышева, велел кланяться и просил передать, что в ближайшее время сможет самолично обнять тебя.