— Короче говоря, это тот человек, которого ты встретил на заднем дворе ресторана?
— Так точно, тот самый и есть. Я еще удивился тогда, с чего бы мужику в таком прикиде у помойки околачиваться?
Антон попробовал возмущаться, упирая на то, что «этому алкоголику и не такие глюки могут привидеться», но его сунули в камеру СИЗО, и уже новый следователь два дня кряду таскал его на допросы, стараясь выбить «чистосердечное признание». Господи, чего он только не предпринимал, а Седой терпеливо сносил многочасовые издевательства, требуя при этом адвоката и упирая на то, что он и в армии не служил, и даже пистолета в руках никогда не держал, а что касается его обвинений в попытке убийства какого-то бизнесмена, так он слишком законопослушный гражданин, который ни-ко-гда в жизни ни-че-го общего с криминальным миром не имел. Однако следователь по фамилии Брыль умел работать, и был, пожалуй, даже въедливей клеща. На третий день его, как обычно, вызвали из переполненной камеры СИЗО, где от спертого воздуха нечем было дышать, и препроводили в комнату для допросов, где за щербатым столом уже сидел Брыль, который в сознании Крымова ассоциировался с уссурийским клещом. Кивнув задержанному на привинченный к полу табурет, он долго рассматривал его в упор, потом вдруг ухмыльнулся иезуитской улыбочкой, и его поджатые губы издали нечто похожее на змеиное шипение.
— Надо же! А ведь ты меня почти убедил в том, что чист как сокол и к криминалу никакого отношения не имеешь. Вот же сучонок! — восхищенно удивился он.
Антон насторожился. В общем-то, можно было догадаться, что пришел ответ на запрос Брыля, а это означало… Он вскинул голову.
— Простите, я не понимаю вас и настоятельно требую адвоката.
Молчание. Очень долгое, почти мхатовское молчание, и вдруг следователь заржал каким-то садистским смехом, вытирая белый налет в уголках воспаленных глаз. Он или пил вечерами по-черному, или болел чем-то, но тошнотный налет, который он выковыривал, был неотъемлемой частью его грязного, засаленного Я, и это не могло не вызвать неприязни.
— Будет тебе адвокат, только малость попозжее будет — успокоил он подозреваемого и тут же оборвал хохот, уставившись на него пронзительным взглядом. — Значит, утверждаешь, что чист как сокол? А вот это что?
На лице Брыля сияла маска торжества. Заключение дактилоскопической экспертизы гласило, что отпечатки пальцев, снятые с задержанного в Южно-Сахалинске, соответствуют отпечаткам пальцев гражданина Крымова, осужденного в 1990-м году за сопротивление милиции. Седой вздохнул и прикрыл глаза, давая тем самым понять, что он уже охренел от необоснованных обвинений и что пора бы в этом беспределе поставить точку.
— Ну и что из того, что я по малолетке в колонию залетел? Подобное с любым могло случиться, тем более, когда тебя провоцируют на драку. Что же касается меня лично, то я своё отбарабанил сполна и в девяносто первом году вышел на свободу, как говорится, с чистой совестью. — Он замолчал было, но тут же с тоской в голосе добавил: — Я, конечно, понимаю, от тюрьмы и от сумы не зарекайся, но я вам еще раз повторяю, гражданин следователь, что вы совершенно необоснованно арестовали человека, который ни сном, ни духом не ведает о каком-то Чернявском. И если вы думаете повесить на меня убийство…
— Задержан по подозрению в попытке убийства, — поправил его Брыль.
— Пусть будет так, но мне от этого не легче. Мало того, что я терплю нечеловеческие унижения, так ко всему прочему страдает и моя фирма, неся колоссальные убытки от вынужденного простоя. И я продолжаю настаивать на том, чтобы из Москвы вызвали адвоката, которому я мог бы полностью доверять.
Голосом уставшего до чертиков человека он вел свой монолог, искоса наблюдая за следователем, но по его реакции, вернее отсутствии таковой, видел, что все слова вместе с праведным гневом попросту падают в пустоту. Наконец Брылю все это надоело, а возможно, что и время подпирало, но он вдруг хлопнул по столу папочкой с протоколами допросов, и его лицо перекосила гримаса, которую только воспаленный мозг мог бы назвать улыбкой.
— Ну что же, Крымов! Если раньше ты еще мог отрицать свою причастность к попытке убийства Чернявского, то теперь, после установления твоей судимости… Короче, так. Ты у меня все равно расколешься, причем до самой жопы, и заказчика Чернявского назовешь. И не потому чистуху напишешь, что раскаялся в содеянном, а потому, что тебя кинут в пресс-камеру, где паханит Сиська, самый гнусный человек на свете.
В тот момент Седой вдруг почувствовал, как его спина покрывается жарким потом. Он прекрасно знал, что такое пресс-камера, где суд вершит поставленный на это дело пахан. Причем поставленный с ведома администрации тюрьмы или того же СИЗО. А Брыль продолжал издеваться: