— Во дает! — сказал Афанасий, почесывая переносицу стволом «Узи» и заодно пиная подальше носком ботинка упавший на пол короткий нож. — Да этот твой Витек — он же на всю кукушку напрочь отмороженный! А перо-то откуда у черного появилось, не пойму? Обыскивал же его вроде…
— Впредь лучше обыскивай, — задумчиво сказал Стас. — По-любому, Аллах теперь с ним и пророк его Магомет заодно, мир с ними обоими.
Он покачал головой.
— Хотел бы я так умереть, — медленно сказал он. — Быстро. И сразу.
…Голос уходил. Витек потянулся за ним всем своим существом… но прекрасная сказка опять растаяла в призрачной дымке, и снова сладковато-приторная реальность ударила в ноздри. Но теперь запах был гораздо сильнее. Витек поморщился, открыл глаза, поморщился снова и выдернул указательный палец из глазницы мертвого Ибрагима.
Запах стал тошнотворным. Витек понял, что это воняет красновато-серая жижа, вытекающая из пустой глазницы.
Что-то белесое болталось на его пальце, и Витек брезгливо вытер это об аккуратно подстриженную бороду трупа.
— Вот поэтому я и качаю железо, — словно продолжая начатый разговор, сказал Стас. — Оно — модель жизни. То, что ты испытал сейчас, я испытываю каждый день. Или ты — их, или они — тебя… Да, ребята, вы можете продолжать.
Громадные мужики, кучкующиеся сзади вожака, пыхтя и сопя, начали расходиться. Каждый, как ни в чем не бывало, вернулся к прерванным тренировкам. И где-то за их мощными спинами плавно скользнула и исчезла призрачная тень, похожая на силуэт невысокого худого мужчины в черном обтягивающем костюме.
Постепенно возобновились удары, выстрелы и стоны культуристов, качающих железо, и лишь Афанасий проявлял какое-то подобие эмоций, словно резиновую куклу волоча труп за ногу к зеркальной двери и то и дело дергая головой в такт восхищенному: «Не, ну гадом буду, в натуре отмороженный пацан…»
Витек встал с пола, молча отряхнулся и направился было к бронированным дверям, но потом вспомнил, что выйти отсюда не так-то просто, вернулся и посмотрел в глаза Стасу.
— И все-таки, что ты чувствовал? — спросил Стас. — В первый раз — понятно. Сначала эйфория, адреналин кипит, время замедляется, как в кино. Потом шок, как бревном в лоб приложили… А вот во второй как? Когда без таблеток? У всех оно по-разному. Во второй и в третий. Дальше — проще. Дальше ничего не чувствуешь. Вообще. Как зубы почистить… A-а, понятно, — протянул Стас. — К светской беседе мы не расположены. Ты, наверное, сейчас хочешь гордо и красиво уйти?
Витек молчал, тяжело глядя на Стаса.
— Насчет гордо и красиво — это можно устроить, — сказал Стас. — Но, к сожалению, этого никто не оценит. Всем присутствующим здесь давно все по фигу, а чьи-либо гордые жесты — тем более. А красиво, Виктор, это когда мчишься на роскошной тачке, зажав роскошным бицепсом роскошную талию роскошной телки. Знаешь, в чем пресловутый смысл жизни? Делать только то, что хочется, есть и трахать только то, что нравится. И делать для этого все, что сочтешь нужным.
Он давил на слова, неотрывно, словно кобра глядя в глаза Витька.
— Хочешь попробовать пожить красиво? Я думаю, что хочешь. Короче, я предлагаю тебе весьма высокооплачиваемую работу. А свои приключения можешь считать своего рода проверкой на вшивость. Которую ты, кстати, прошел на ура. И еще. Я понимаю, что сейчас от чувства собственной важности тебя колбасит не по-детски, поэтому пока можешь не отвечать. Но мой маленький презент рекомендую взять в любом случае — как знак благодарности. Поскольку вместе со своими ты заодно решил и кое-какие мои проблемы. Вот. И на этой звенящей ноте разрешите откланяться.
Стас махнул рукой в сторону бронированных дверей, встал со скамьи, повернулся спиной к Витьку, давая понять, что диалог окончен, и направился к своей штанге. Появившаяся из ниоткуда Александра поднесла к стене рядом с дверьми свой браслет. Створки шлюза с шипением начали расходиться в стороны.
«Свои… приключения… можешь… считать… проверкой…»
Заныло клеймо на плече, замелькали перед глазами, как в детском диафильме, сцены-кадры, отпечатавшиеся в мозгу: лысые морды клонов в палатке; кривой разрез на руке сестры — лежачее S, копия ожога на его плече, наспех стянутое намокшим от крови лейкопластырем; ее голос: «Да, насиловали… Все время… Уж очень сильно они били…»; растянутый в дебильной улыбке рот Афанасия — «…от восьми до двадцати. Или пожизненное. Или вышак». И совсем-совсем недавнее — брызжущая слюной звериная морда Ибрагима и холод стали на собственном горле…