Видимо, он привык все делать основательно и при этом никуда не торопиться. Допрос директора не удался, и седой едва заметным кивком головы указал на ковры в глубине зала. Четверо молодых людей двинулись вперед, держа автоматы на изготовку. Двое, те, что постарше и посолидней с виду, отличающиеся от остальных аккуратно подстриженными бородами, остались по бокам седого, одновременно прикрывая главаря и блокируя выход из ресторана. Седой пододвинул стул, сел и жестом подозвал официанта.
— Чай есть?
— В-вам какой? — заикаясь, промямлил бледный официант.
— Зеленый, канешно, — улыбнулся седой. — И убери это, — он кивнул на неподвижного директора. — Люди войдут — что подумают?
Официант тормознул немного, соображая, какой приказ выполнять первым, потом решив, видимо, что чай важнее, бросился в сторону кухни. И тут же присел на середине рывка.
Из-за ковров, оттуда, где находился вход в кухню, раздался треск и грохот, как будто рухнула стена. Боевики с автоматами, не дошедшие нескольких шагов до ковровой стены, тут же изменили направление движения и ринулись на звук…
Увидев входящих в ресторан боевиков, Макаренко осторожно задернул ковровую щель, завел руки за спину, быстрым движением выдернул штыри, сделал шаг к столу, сунул одну из заточек в руку Витька и освободившейся ладонью плавно прикрыл рот девице, собравшейся завизжать при виде пары обоюдоострых самодельных стилетов, довольно жутковатых с виду. Вся процедура заняла не больше секунды.
— Тихо, дура, — прошипел Макаренко в ухо девице. — Там шахиды. Щас взрывать здесь все будут. Надо сваливать.
Что такое «шахид», с недавних пор русский человек знает очень хорошо. Шоковая терапия подействовала. Настя судорожно кивнула.
Макаренко отлепил ладонь от Настиной помады и, шагнув к дальней стене шатра, ткнул пальцем в ковер.
— Режь здесь, — прошипел он Витьку, медленно вводя в ткань лезвие заточки и надавливая книзу. — Только быстро, тихо и очччень аккуратно.
За последнее время в череде людей, появившихся в жизни Витька, следователь почему-то произвел наиболее благоприятное впечатление. И, несмотря на вдолбленное с детства дворовой шпаной «нам менты не кенты» и «мусору верить — себя не уважать», почему-то этому «мусору», столь неожиданным образом прервавшему его обед, Витек поверил сразу.
Он тихо поднялся со стула, сделал шаг и, послушно вогнав лезвие в указанную точку, начал осторожно пилить толстую ковровую ткань.
Совместными усилиями все было кончено меньше чем за минуту. Макаренко раздвинул образовавшийся прорез. Перед ним была гипсокартонная перегородка, отделяющая ресторанную кухню от зала.
— Готовы? — одними губами спросил Макаренко.
Витек недоуменно дернул бровью, но «к чему?» спросить не успел.
Мощно выдохнув, Макаренко нанес удар ногой в середину хлипкой стены.
От этого нехитрого действия достаточно солидная с виду стена повела себя так, как ведут себя стены в плохих боевиках. То есть громко, пыльно и послушно рухнула внутрь кухни.
— Бежим! — заорал Макаренко, перепрыгивая через обломки гипсокартона и бросаясь вперед.
А Витек тормознул чего-то.
Ну, понятно — вроде бы все кино смотрели, и не раз. И когда там крошат стены и орут тебе благим матом «Бежим!!!», стало быть, бежать надо. Никто не задает идиотских вопросов «куда?» да «зачем?». Сказано бежать — беги, отстреливаясь, если есть из чего, так, чтоб пятки сверкали, слепя бликами сидящих на хвосте лиходеев.
Тут же совсем не к месту вдруг возникло в голове это самое «зачем?».
Витек утер с лица рукавом гипсовую пыль, шагнул назад, приподнял полог шатра и — нос к носу столкнулся с чернявым молодым человеком, судя по скорости его передвижения, страстно желающим в этот шатер проникнуть.
Возможно, что, не окажись на его пути Витька, и проник бы молодой человек, куда ему хотелось, и, глядишь, зажатым в руке автоматом воспользовался бы точно и профессионально — но, как говорится, знал бы где упасть, упал бы в другом месте. И Витек, не окажись он на этом самом пути, скорее от неожиданности, не ткнул бы кулаком в летящего на него джигита и не убил его неожиданно для самого себя заточкой, зажатой в этом самом кулаке.
Железо с едва слышным треском легко — ни в какое сравнение с только что резанным ковром — пропороло ткань дорогого пиджака и так же легко вошло в сердце, как входит шампур в кусок хорошо отбитой баранины.
То, что джигит мертв, Витек понял сразу. Возможно, даже раньше, чем понял это сам убитый, попытавшийся оттолкнуть неожиданное препятствие и вдруг понявший, что — все. Что вот эти равнодушные глаза — последнее, что он видит на этом свете. Витек тоже встретился глазами с джигитом — и увидел, как гаснет в них безумный огонь шахида. Может быть, медленнее, чем гаснет огонь в перегоревшей лампочке. Но если медленнее, то ненамного.