— Так как мы теперь будем с вами рассчитываться, молодой человек? — спросил Саид.
Витек молчал. Он был сейчас слишком занят. Он дышал.
— Молчите? Логично. Ну, квартиру вы, понятно, продадите. Какая там у вас? Двушка? Пятый этаж, хрущевка, спальный район… Правильно?
— Абысалютна, — откуда-то из-за Витьковой спины подтвердил голос не столь сведущего в языке аборигенов Ибрагима.
— Максимум двадцать тысяч долларов в базарный день. Остается еще сто восемьдесят. Это очень много. Где вы их думаете брать?
Дыхание потихоньку восстановилось. Теперь Витек молчал по другой причине.
Говорить было не о чем. И незачем. Саид разговаривал сам с собой, прекрасно зная ответы на свои вопросы. Ему просто нравился спектакль, в котором он был и зрителем, и главным персонажем, и сценаристом, и режиссером одновременно.
— Опять молчите?
Бац!
Тупорылый носок ботинка врезался под Витькову лопатку, снова надолго перебив дыхание.
— Нет, Ибрагим, не надо лишнего, — с укором произнес голос Саида над головой Витька. — У нас тут с молодым человеком деловой разговор. Ведь так, Виктор? Мы с вами деловые, цивилизованные люди и всегда сможем договориться. Итак. Завтра вы переписываете на мое имя квартиру… ах, да, закон, закон… Законы мы уважаем. Значит, меняетесь на комнату где-нибудь в Ханты-Мансийском автономном округе — вариант мы вам предложим. За неделю, я думаю, с нашей помощью с обменом вы управитесь. Остается, как я уже говорил, сто восемьдесят тысяч долларов. Я вижу в ваших глазах отчаяние? И ненависть? Ничего, это нормальная реакция.
Поверьте, я не садист. Тем более, вы очень неплохой работник, а какой же хозяин будет напрасно мучить свою рабочую силу. Вы мне отработаете эти деньги, Виктор, и от того, насколько быстро и хорошо вы их отработаете, будет зависеть, как скоро вы снова увидите свою сестру.
— С-сука!!!
Витек забился в путах, но петля только сильнее затянулась на горле, заставив парня хрипеть в приступе бессильной ярости. Четверо мучителей засмеялись.
— Вах, хорощий собак, — загоготал сзади Ибрагим. — Кавказский овчарка!
— Насчет овчарки согласен, — кивнул Саид. — Но, к сожалению, далеко не кавказская. И теперь это моя овчарка, брат. А чтобы никто не перепутал и — главное — чтобы она сама не забыла, чья она, необходимо поставить клеймо.
— Канешно, брат, — согласился Ибрагим, выходя из-за спины лежащего на боку Витька под свет автомобильных фар. — Сичас сделим.
Ибрагим все знал заранее и загодя приготовился к финалу. В левой руке у него была горящая паяльная лампа. В правой — металлический прут с блямбой на конце, которую он поворачивал в струе огня так и эдак — то ли для лучшего нагрева, то ли для пущего устрашения связанной жертвы. Блямба и так уже сверкала огненной каплей, готовая вот-вот стечь на землю тягучей струйкой раскаленного металла.
— Сичас, брат.
Капля стремительно приблизилась к правому плечу Витька и вонзилась в него комком раздирающей боли. Витек дернулся, укусил себя за губу, захлебнулся струей собственной крови и потерял сознание.
…Руки Ибрагима были по локоть в крови. Снова и снова он втыкал в живое мясо раскаленное железо, ковыряясь в ране и вытаскивая из нее своим прутом белые веревки сухожилий. Плеча уже не было — был живущий своей жизнью шевелящийся спрут, состоящий из боли, невыносимой настолько, что она, как ни странно, стала привычной. Тело — отдельно, боль — сама по себе, а правого плеча — просто нет, и все тут.
Но гораздо большие мучения доставлял Саид. Он сидел на корточках и длинной травинкой щекотал лицо Витька. То в ноздрю залезет, то по лицу проведет омерзительно медленно, так, что почесаться охота — сил нет, а никак — руки за спиной связаны. И их, рук, кстати, тоже нет — затекли и потеряли чувствительность. А, может, дружки Саида отпилили их на фиг? Тогда почему перевернуться не получается? И руки — пусть отпиленные, но хоть то, что осталось, из-за спины не вытащить?.. Да и бес с ними, с руками, только бы Саид прекратил эти муки адовы и травинку свою убрал!!!
От боли, от бессильной злобы, от всего вместе взятого, что навалилось за последние два дня, Витек крепился, крепился — да и заревел, со слезами и соплями, словно отшлепанный воспитательницей детсадовский спиногрыз. И тут же потому, что перед вражьими рожами такую вот слабость показал, сам на себя озверел и оттого совсем уж белугой залился.
И от собственного рева проснулся.
Ибрагима не было. Не было и Саида со звероватыми земляками. Железной палки с тавром тоже не было в пределах видимости. Было утро, роса, осенний лес вокруг и проклятая травинка в самой что ни на есть ноздре.