- Разве ничто не может сравниться с нею? - проговорил Жукаускас, делая большой глоток. - А как же дружба, государство, какое-нибудь искусство, на худой конец?
- Ничто мне не чуждо, - сказал Головко, - но любовь есть высшее из всего, что вообще есть. Послушайте меня, приятель, и вы поймете, что Якутии нет вне любви, так же, как ничего нет вне любви; и если что-то вообще возможно, а не Ничто, то это есть, потому что везде любовь. Любовь движет нами и не нами; и каждая книга содержит в себе любовь, иначе ее нет, как книги, л каждая мелодия содержит в себе любовь, или же, это - не музыка.
- Ненависть! - воскликнул Софрон, делая небольшой глоток. - Не всегда любовь, иногда ненависть!
- Вы знаете книги, полные ненависти? - усмехаясь, спросил Головко, облокачиваясь о парапет.
- Конечно!
- Так это любовь, - загадочно произнес Головко, улыбаясь. - Это великое чувство, которое охватывает все, которое принимает любое обличье, которое становится противоположным самому себе, которое перестает быть вообще, и которое всем является!
- Ненависть есть любовь? - сказал Жукаускас, делая большой глоток. - А любовь есть все?
- Воистину так! Воистину так!
- И если я ненавижу свою жену, то я люблю ее?
- Вы всегда любите, - серьезно проговорил Головко, щелкнув пальцами.
- Даже когда мне все равно?
- Это есть высшая любовь. Послушайте.
Головко поднял руки, посмотрел вдаль на темные волны реки, на мрачные деревья тайги и на Луну, и стал вдохновенно говорить.
- Любовь, мой друг, есть слава, сила, бытие и смысл. Любовь есть цель страны, ее правая рука, ее пульс. Бог мира есть бог любви; и любовь есть Бог, свет и все божественное. Когда существо любит, оно существует, рождается и рождает. Гибель любви есть смерть, суд и тьма. Но любовь не имеет гибели, поскольку гибель есть лживое понятие мира-без-любви. Любовь есть в мире, хотя любовь не есть мир. Якутия - это любовь; мы с вами - это любовь, наш капитан - это любовь, и наш долг - это любовь. Когда возникает любовь, возникает тайна, и когда умирает любовь, умирает тайна. Не может быть ничего вне любви; и когда вы смотрите на горы, на реку, на море, на Лес - это есть любовь. И если ваш смысл совпадает с вашей целью, и если ваш путь является вашим смыслом, и если ваш мир преображается в вас, то это - любовь. И когда птица взлетает на вершину и смотрит на солнце, не закрывая глаз, то это - любовь. И вы приходите туда, где есть свет, и вы видите тайну и красоту, и вы есть любовь. Каждый, кто любит ветку, любит и дерево; и если вы любите мир, вы любите и бытие. И когда вы любите, вы есть, и когда вы не любите, вас нет. И вас не может не быть, ибо любовь неубиваема и неразложима, и любовь - не от мира сего. И если вы - мир, то в вас всегда есть любовь; и в любви заключено все, и познавший любовь познает все. Я могу говорить, и я могу не говорить, но слова могут быть любовью, потому что в начале была любовь, и любовь была словом. И все не имеет смысла, потому что я всего лишь могу сказать: любовь. И все. И любовь - это женщина.
- Вот именно! - вскричал Жускаускас, внимательно слушавший Абрама Головко. - Не знаю, к чему говорить столько разных размышлений и слов, когда есть женщина, и она может не любить.
- Неужели, - презрительно сказал Головко.
- Да! Вот сейчас я выпью и расскажу вам. Когда она предает, изменяет, моя любимая, тело, которое я гладил, целовал... Разве это любовь? Это ненависть, это скотство, это ужасно...
- Не имею такого опыта, - холодно проговорил Головко, откупоривая вторую бутылку.
- Вам повезло, повезло! Любовь - это страшно; она кончается, и женщина кончает... То есть, она начинает! Изменяет, и я хочу убить, хочу уничтожить, но люблю, или уже не люблю...
- У вас какая-то каша в голове, - заметил Головко, делая большой глоток.
- У меня каша в сердце! - воскликнул Софрон. - У меня каша в сердце! Слышите? У меня каша в сердце!
- Слышу, - сказал Головко.
- А я вот до сих пор не хочу слышать. Этот ласковый стон...
- Вы что, застали ее с другим? - спросил Головко.
- Да! Это было очень давно. Через два месяца после свадьбы. Я пришел домой с работы раньше, слышу какие-то характерные звуки... Открываю дверь; она... Это... Как бы это выразить...
- Ясно. - сказал Головко.
- Нет... Это... Как бы сосет... Этот ласковый стон... Такой черный... Потом начала лизать... Как бы это... Зад... Попу... Лижет, сосет. Характерные звуки.
- Что вы сделали? - быстро, спросил Головко.
- Я сказал: <Ах ты, ебаная пизда, вонючая блядь>.
- А они?
- Вскочил огромный брюнет, надел трусы, ударил меня в лоб. Сказал, что служит в КГБ, оделся, ушел.
- А вы?
- Я сказал: <Ах ты, блядь>, и пошел, взял бутылку шампанского...
- Почему?
- Чтобы выпить... Было только шампанское... Убить ее хотелось... Парализовало.
- А она?
- Она пришла на кухню, сказала: <Послушай меня. Послушай. Люблю только тебя - навсегда. Но мне хотелось проверить, испытать, что такое измена. И теперь я могу точно сказать, что я тебе изменить не могу>.
- А вы?
- Я выпил. Очень хотел ее ударить по лицу, но как-то так... Она сказала: <Мы ничего не успели. Ничего не было. Успокойся. Не бросай меня! Я сойду с ума. Я чувствую себя последним дерьмом>.
- А вы?
- Я сказал: <Как ничего не было? Когда было? Когда я видел? А?>
- А она?
- А она сказала: <Только в рот. Только так. Больше никак. Он не ебал меня в пизду. Поэтому, я не изменила тебе>.
- А вы?
- А я сказал: <А в жопу? А в жопу? А в жопу, сволочь, он тебя не ебал?!>
- А она?
- А она потупила взор. И я понял: да. Было. И я снова выпил.
- А она?
- А она сказала: <Ударь меня, любимый, только не бросай. Он изнасиловал меня. Что я могла сделать? Она сказал, что работает в КГБ, посадит. Он сказал: соси, а то устрою тебе пропаганду против Советской Депии. И я уступила. Это ужасно. Пойди. Убей его>.
- А вы?
- А я вступил в ЛДРПЯ, чтобы бороться с такими, как он. Я возненавидел Депию. И наступило новое время. И я его встретил.
- А он?
- А он улыбнулся, поздоровался, сказал, что он - активный деятель нашей общей партии, любит Якутию, едет в Австрию налаживать контакт.
- А КГБ?
- Он не сказал. Он был очень дружелюбен, сказал, кто старое помянет... И все такое.
- А вы?
- А я попробовал дать ему пощечину и что-то сказать.
- А он?
- А он знает у-шу, избил меня очень сильно. Я два месяца лежал в больнице, а он уехал.
- А она?
- А она поехала в командировку в Чуйскую долину, се там изнасиловали, убили и расчленили.
- А вы?
- Я очень рад. Женился опять - на ее двоюродной сестре. Ничего так. Но без любви.
- Так вы ее очень любили?
- Сначала любил, потом ненавидел.
- Так об этом я и говорил все это время! - воскликнул Головко, подпрыгнув на месте и сделав очень большой глоток <Анапы>. - Значит, я прав, вы подтвердили! Любовь есть ненависть, и только в ненависти есть любовь, и кто ненавидит, тот любит, и кто любит, тот знает все.
- Что-то я разговорился, - с сожалением пробормотал Софрон, отхлебнув вина.
- Прекрасно, восхитительно, чудесно! Такие великие слова о великой любви! Под такой луной! Воистину, это чудо! Любовь!
- Здравствуйте, приятели, - сказал кто-то. Головко и Жукаускас обернулись, и тут же увидели приближающегося к ним с фонарем капитана Илью.
Он уверенно шел по палубе, одетый в красно-зеленую куртку, и имел очень серьезный внушительный вид. Он подошел, протянул свою руку и поздоровался.
- Как партия, как планы? - спросил он.
- Тайна! - ответил Головко, протягивая бутылку <Анапы>. - Мы говорим о другом. О любви.
- Любовь? - без всякого интереса проговорил капитан и быстро допил все, что осталось от вина.
- Любовь - это вершина, - воодушевленно сказал Головко.
- Как вас зовут?
- Я - Абрам, а это - Софрон.
- Ну вот, приятели, - произнес капитан, - это вот так вот все, а остальное по-другому, а тот, кто думает, что это не так, он неправ, и, на мой взгляд, не понимает главное, которое, если взять любовь, видно в том, что любовь прекрасна в Америке и очень плоха в Коми. Поэтому...
- Вы - коми? - быстро спросил Головко.
- Я - наполовину ненец. Наполовину. Но просто в Коми очень много бурят нефть - бурят нефть. И еще там добывают газ - добывают газ. У нас в Депии очень много бурят нефть - бурят нефть. И еще у нас в Советской Депии вообще очень много добывают газ - добывают газ. А в Америке сексуальная жизнь намного выше. Я помню, в Сан-Франциско я зашел в <магазин для взрослых>, как он там называется, это в North Beach, и там столько всего - и члены разные резиновые, что лично мне очень близко, и разные журнальчики, и для таких, и для сяких; и порнушку крутят, которая, что ни говори, при всем при том, имеет определенную цель, и смысл, и назначение, и своих, как говорят, приверженцев, и своих, как говорят, противников. Но там ее крутят - зашел в кабинку, заплатил пятнадцать центов, и можно смотреть - и можно смотреть. В Коми же нет такого - нет такого!