— Ребята, может, пора заканчивать веселье и на бочок? — зевнула Алекс, закатив глаза. — Уже почти полночь, я засыпаю.
— Без десяти двенадцать; вы знаете, где гуляют ваши дети? — продекламировала Лиз.
Фрэнки скрестила ноги.
— Брось, Алекс, вечеринка только начинается, — сказала она. — Почему никто не взял магнитофон?
— Потому что никому не хотелось слушать твою любимую музыку, — съязвил Джефф.
Майк облокотился о рюкзак.
— Я не знаю, где мои дети, — проговорил он. — В последний раз я видел, как они шли в заброшенный угол старой школы со светловолосым парнем. И с тех пор они пропали.
— Думаешь, он запер их в подвале и бросил? — подхватил Джефф.
— Не исключено, — согласился Майк, рассудительно кивая.
— Когда мы отсюда выйдем, — вслух подумала Фрэнки, — все поймут, что нас не было в походе.
— Конечно поймут, — устало проговорил Джефф. — Но тогда это уже будет не важно. В школе думают, что мы остались дома, родители считают, что мы где-то в северных краях. И им необязательно знать правду.
— Как же, — фыркнула Фрэнки.
— Мы это уже проходили, — заметил Джефф.
Майк положил голову на мягкую часть рюкзака и сплел пальцы на груди.
— Одно хорошо в Нашей Любимой Школе, — сказал он, — мы хотя бы сдружились.
— Наверное, о нас будут ходить легенды, — размечталась Фрэнки. — О проделках Мартина всегда болтают. — Она громко икнула. — З-звините. Я даже икать начала от перспективы стать знаменитостью.
— Я зубы почистил уже, если кому-нибудь нужно в сортир, — сообщил Майк.
Отложив стопку бумаги, я откидываюсь на спину, вытягиваю ноги и смотрю на деревья за полуоткрытым чердачным окном. В комнате колебался теплый воздух; в полосах солнечного света, расчерчивающих стол и пол, танцуют пылинки. Снизу раздается звук отпираемой входной двери и голос моей матери. Я отодвигаю кресло. На столе все в полном порядке, как я люблю: карандаши и ручки в банках из-под джема; книги, обрывки бумаги, записки; старая бутылочка чернил, пахнущая ящиками школьных парт. На лестнице раздаются шаги. Я закрываю окно: ночью, наверное, будет сквозняк. Дверь отворяется.
— Привет, — говорю я. — Заходи.
— Значит, вот где ты творишь, — произносит он.
— Здесь я буду творить, — поправляю я. — Я ведь только начала. Мне немало предстоит написать.
— Мне ли не знать. — Он выглядывает в окно. — Отсюда видна школа. Надо же, я и не думал.
— Ты же никогда сюда не поднимался, — напоминаю я.
— Ты меня не приглашала.
— Просто несколько недель назад здесь еще была помойка. Пришлось все разгрести: мусор, пыль, старые ковры и прочее дерьмо. Потом поставить диван, книжные шкафы, стол. Понадобилось время.
— Я поражен. И что, дело того стоило?
Я вздыхаю.
— Не знаю. Да, наверное. Здесь легче на всем этом концентрироваться, когда видишь школу и больше ничего не отвлекает. Я уже набросала кучу заметок и все такое.
— Я тебя очень люблю, — тихо говорит он. — По-моему, ты очень храбрая.
Я нервно смеюсь.
— Ну, что я могу сказать. Кто-то ведь должен это сделать, правда?
— Да.
— Я тебя тоже люблю.
— Будто я не знаю. — Он слегка улыбается. — По-моему, Лиз, диалогу нас выходит не очень содержательный.
— Тогда я не стану его записывать, — обещаю я.
Какое-то время они болтали, пытаясь поудобнее устроиться на жестком подвальном полу. Потом Фрэнки пошла в туалет переодеваться, две другие девушки переоделись в маленьком чуланчике. Наконец свет был погашен, и они приготовились провести первую ночь в Яме.
Майку не спалось; в его голове мелькали события сегодняшнего дня и вечера, и он пытался посмотреть на произошедшее как можно более отстраненно. После обеда он вышел из дома, собираясь сесть в микроавтобус, отправляющийся в Скалистый край, но опоздал. Теперь оставалась только Яма. Когда пришли остальные, они вшестером спустились по ступенькам в заброшенное крыло отделения английского языка. У подножия лестницы виднелся маленький квадрат голой земли, густо усеянный пивными банками, мусором и истлевшими листьями падуба. Из-под груды сигаретных пачек и обрывков гниющих газет тоскливо торчали искореженные куски железных прутьев. Осторожно ступив в короткий коридор, они на минуту засомневались: яркое мартовское солнце пронзило тьму. Справа виднелась дверь в Яму: деревянная, покрытая облупившейся темно-коричневой краской, с длинными острыми трещинами. Щеколда и висячий замок тусклого цинкового цвета. Мартин достал ключ из кармана брюк, и Майк с улыбкой заметил его безупречно отглаженные стрелки. Мартин всегда уделял внимание таким мелочам.
Когда дверь отворилась, Майк невольно подумал: что за человек последним дышал воздухом этой комнаты? У Мартина была веревочная лестница, и они спустились вниз. Ступеней в Яме не было, во всяком случае теперь.
Сейчас, когда он лежал и размышлял о событиях прошедшего дня, ему пришло в голову, что Яму вовсе не забросили: ее просто никогда не вспоминали. С самого дня постройки Яма стояла пустой, дожидаясь Мартина и ребят. Он улыбнулся и подумал, что в судьбу верит не больше, чем в Бога.
Поверх стука собственного сердца он едва улавливал дыхание остальных обитателей Ямы: они крепко спали. Под небесным сводом, пути к которому не было, Майк повернулся на бок и вслед за остальными провалился в сон.