– Но тебе же всего двадцать…
– Если точно, то девятнадцать.
– Тогда как же ты можешь это помнить?
– Возможно, это говорили вы, дед. Унаследовал память от вас, должен же я унаследовать от вас хоть что-то… Или н-нет?
– Похоже, все унаследовал, – улыбался Диого Релвас, видя себя во внуке. – Кроме глаз… Глаза у тебя отцовские.
Теперь старика не раздражал даже холодный взгляд Руя Диого. Диого Релвас почти забыл зятя. Как видно, пережитое им горе ослабило его память. Большую часть прошлого, теперь уже расплывчатого прошлого, да, возможно, и не принадлежавшего ему, застилал плотный туман.
После смерти падре Алвина место капеллана в Алдебаране занял молодой священник, большой любитель быков и лошадей. Он был требователен в вопросах культа, а потому согласился освятить вторую статую местной святой, которую Диого Релвас решил поставить в Башне четырех ветров, устроив там еще одну молельню. Землевладелец желал общаться со святыми каждое утро, хотя исповедоваться отказывался, нет, грехов за ним не было, объяснял он капеллану, и потому он не видел необходимости наносить визиты в исповедальню. Тогда падре Жоакин стал говорить о воспитательной силе примера: он должен прийти со всем семейством – по тем временам в церковь тащили каждого, – ведь только отсутствием бога в душах можно объяснить неподчинение свободных каменщиков и республиканцев. Страну должны спасти молитва и мужество. Мужества Диого Релвасу не занимать, так неужели же он откажется от спасения собственной души из-за нежелания прочесть время от времени «Отче наш»?
Эмилия Аделаиде сотрудничала со священником, раздавая на паперти свои воскресные подаяния, что привело Диого Релваса к решению передать в ее руки и его. Теперь ему было неприятно видеть толпу нищих у ворот имения: он не верил в их добрые мысли и почитал за глупость подавать этой подлой черни, способной принимать милосердную помощь из рук Релваса и тут же радоваться, хоть и не шумно, успехам врагов короны и святой церкви. Нет, пусть этим занимается дочь, дочь – пожалуйста, он согласен.
И вот как-то утром, спустившись во двор, Диого Релвас сел в коляску дочери, в которой она ездила к мессе. В ту же минуту Руй Диого велел заложить другую и, приказав сестрам сесть в нее, пустил лошадей в Алдебаран, неистово погоняя их, чтобы, опередив деда, предупредить падре о таком визите. По случаю возвращения землевладельца в церковь и великолепной, как утверждала Мария Тереза, проповеди падре Жоакина в ризнице был устроен маленький праздник. Когда же они возвращались домой, Эмилии Аделаиде припомнилась святая простота падре Алвина. Она никому ничего не сказала, но, будьте покойны, невзлюбила нового капеллана как раз после этой проповеди. Диого Релвас тоже осуждал божьего слугу и своего раба, но понимал и молодежь с ее восторгом, адресованным падре Жоакину; ведь молодежь падка на театральное слово, которым отличался юный священник. Заметив счастливую улыбку на лице отца, Эмилия Аделаиде спросила:
– Нельзя ли узнать, чему вы рады?
– О-о, пустое!.. Вспомнил одну свою речь, которую произнес в Ассоциации земледельцев… Председательствовал Бараона. Очень у меня тогда хорошо получилось. Я был доволен и речью и собой многие годы…
– Между тем сегодня гораздо больше причин для того, чтобы быть довольным собой…
Он получил похвалу, которая его раздосадовала: она не была справедливой.
– Не говорите так, Милан! Тогда я был почти мальчишкой… А теперь убеленный сединой старик, уставший от жизни. Не раз она меня лягала.
Ему захотелось поехать лесной дорогой, и он приказал кучеру свернуть к липам. Эмилия Аделаиде увидела, что он закрыл глаза, потом приклонил голову на подушку, но по движению отцовских пальцев, теребивших поля шляпы, поняла, что он не спит, а думает. О чем?! Хотелось бы знать. Возможно, о том же, о чем она. А она вспоминала Марию до Пилар и братьев, вспоминала, как они, радуясь мести, затащили ее в лесной домик и заставляли признать себя виновной в смерти матери, так и не поняв, до чего довели девочку. Для них троих, и особенно для Антонио Лусио, Пилар была виновницей. Нет, это даже не было местью, нет, а наказанием, и она, Эмилия Аделаиде, была зачинщицей, предложив судить ее так, как, по ее понятию, мог судить трибунал. Но сама-то она просто ревновала отца к сестре. Бедная Пиларика!..
Воспоминания о сестре привели, между прочим, к тому, что Эмилия Аделаиде погладила руку Диого Рёлваса, отчего на его лице тут же появилась улыбка.
– Вы меня любите? – поспешил он спросить. – Еще любите?…
– Вы же знаете, что да, люблю… Почему же спрашиваете?
– Я считал, что уже нет. Такой человек, как я, не способен поддерживать любовь детей к себе. Что ты, интересно, теперь обо мне подумаешь? Не говоря уже обо всех прочих…
– И вы никогда себя не спрашивали, почему так?
– Я слишком стар. Возможно! В некоторых случаях… я уверен, что так и нужно. Мир катится под откос, и люди, подобные мне, должны крепче держать вожжи.
– Думаю, что под откос он будет катиться долго. И даже очень долго.
– Тебе, Милан, так думать не пристало. Никогда не говори ничего подобного Рую Диого…
– Он сам все понимает… Считает даже, что понимает больше других. Это признак молодости.
– Ты думаешь, что опыт старика не так важен?
– Я этого не сказала и не подумала… Как же ты терзаешь сам себя, мой старый! Я просто считаю, что прошлое не повторяется.
– А ведь все мы должны сражаться за то главное, что ни в какие времена не должно быть забыто: уважение… порядок… Я думаю, Милан, нет нужды перечислять все. Вы это знаете не хуже меня.
– Мы должны привыкать…
– Привычка – начало отречения… В тот день, когда мы привыкнем к тому, о чем вы говорите, наступит анархия. Я уже думал о том, что будет с миром, когда такое случится…
– Да, хорошего будет мало. Но будущее неизбежно.
– Да, если его не готовить таким… А мы можем его подготовить.
– Возможно. Во всяком случае, это было бы неплохо, хотя и трудновато…
Коляска ехала медленно. Тихим, спокойным шагом шли лошади. Дышавший влажностью лес казался уставшим от суровой зимы: он жаловался, протягивая голые ветви, которые трепал холодный ветер.
– Завтра, если ты помнишь, годовщина революции в Порто, – сказал Диого Релвас, скребя совершенно белую бороду. – Так что же нас ждет еще?…
В этот же вечер, в час ужина, один пастух принес новость:
– Убили короля и принца.
Глава XVIII, В которой рассказывается о царстве анархии
– Убили короля и принца…
Мигел Жоан с досадой повернулся, но продолжал говорить садовнику, что хочет привести в порядок самшитовую аллею. В глубине ее, он заранее это обдумал, прямо напротив фонтана-раковины из желтого фаянса с разбросанными по ней красными и лиловыми цветами, будет сделана большая птица, так сантиметров шестьдесят в высоту, с клювом, обращенным к воде, и чуть приподнятыми крыльями, точно, утолив жажду, птица собирается улететь. Это будет очень изящная, очень красивая вещь, обещал ему садовник, в знак уважения снявший берет, как только появился Диого Релвас. Кивком почти лысой головы он указал Мигелу Жоану на старого хозяина, явно обеспокоенного и зло чертящего носком сапога по почерневшему от дождей песку.
– Вы меня слышали, Мигел Жоан? – спросил землевладелец.