Глава XXI. Норовистый конь
Карлос Атоугиа, ставший после смерти карлика конюхом, очень обрадовался, когда старый хозяин приказал седлать Бен Ура, крепкого бело-фарфорового коня, голубые вены которого, казалось, скользили под его молочно-прозрачной кожей. Слуги называли Диого Релваса королем, да, с белой бородой он действительно походил на короля, а конь – его трон, с высоты которого все – и люди, и вещи – ему казалось мелким.
Верхом на лошади Диого Релвас не появлялся в поселке уже года четыре. Впрочем, и раньше такое случалось нечасто – тогда, когда он желал о себе напомнить. И вот теперь арест Антонио Жоакима Борда д'Агуа, похоже, побудил его это сделать. Диого Релвас всегда поддерживал в народе миф о своем бесстрашии, даже когда от страха бежали по коже мурашки.
– Еду в логово карбонариев…
– Будьте осторожны с этим сбродом, – сказала Эмилия Аделаиде, глядя на него с восторгом. Она почувствовала, что сердце отца открылось ей и стало нежным. «Похоже, – подумала она, – сидевшая в нем столько лет ядовитая змея, что держала его в напряжении, убита. И он выходит из кокона, который свила боль».
Уже сидя в седле, Диого Релвас попросил подать ему тот хлыст, которым он любил поглаживать лошадиную гриву. Этим же хлыстом, как видно, он собирался встретить и своих врагов. Хозяин Алдебарана любил коней крепких, тех, что не теряли нервность от излишней полноты. Он не признавал полных – ни коней, ни женщин. Благодарение богу, и по сегодняшний день он не утратил чувства красоты. Последнее время он даже возобновил свои поездки в Сантана-да-Карнота, так дня на два, на три. Тайну свою старик хранил умело.
А что он там делал?! Ишь что захотели узнать! Я считаю, что всю подноготную такого человека, как Диого Релвас, рассказывать хоть и интересно, но не совсем удобно. Но если вы обещаете хранить тайну, то могу добавить, что там, в Сантана-да-Карнота, жила Капитолина, да, в маленьком домике, в глубине цветущего сада, где еще и сегодня есть гостеприимная тень от виноградной лозы, вьющейся около колодца с самой свежей водой во всем округе Аленкар. До чего же хороша там земля! Истинная правда, хороша!
В тот самый вечер Диого Релваса ждало одно из самых больших удовольствий жизни. Оделся он со вкусом: в коричневую куртку, на голове того же цвета, чуть посветлее, шляпа, на сапоге – серебряная шпора, та, что была на нем в день королевского визита. Но сегодня одна, сегодня было достаточно и одной. Он огляделся – вокруг вроде бы не было ни души – и позволил себе согнуться. Ведь сидеть в седле прямо ему уже было трудно и не по возрасту, что правда, то правда. Теперь он ехал на спине Бен Ура, расслабившись. Бен Ур не имел себе равных в благородстве. Ехал Диого Релвас, стараясь держаться в тени деревьев и стен. Однако, завидев какую-нибудь человеческую фигуру, тут же выпрямлялся и подхлестывал животное, которое, подняв голову, шло красивым танцующим шагом.
Тем же шагом Бен Ур вошел и в поселок, а на нем Диого Релвас, ну прямо монарх, которому сдался осажденный им город, – гордо сидя в седле, стремена на должной высоте, колени согнуты, руки на поводе – все легко, непринужденно, точно наездник и лошадь составляли единое целое.
– Все еще держится молодцом, – поговаривали те, кто видел его на лиссабонской дороге.
Метров за пять они поднимались и, держа шапки и плащи в руках, приветствовали его – сеньора сеньоров, который потчевал их кнутом и пряником. Он же, не поворачивая головы и не глядя в их сторону, прикладывал в ответ два пальца к полям шляпы.
Теперь, видя, с каким уважением его встречали, Диого Релвас сожалел, что так давно не выезжал из имения. Путь им был продуман, продуман как следует: он проедет мимо двери местного касика, где чуть придержит коня, показывая себя хорошим наездником (у Бен Ура был прекрасный боковой шаг) – пусть видят все, – потом двинется к тюрьме, даст тюремщику две серебряных монеты – пожертвование взятым под стражу землекопам (он считал необходимым, чтобы его традиционная доброта была и на этот раз всеми замечена, тем более что она была адресована этим лодырям), и на секунду заедет в муниципалитет, где посоветует председателю, в присутствии всех его подчиненных, быть снисходительным к этим двоим, хотя они и отрицают то, что для всех очевидно.
На обратном пути он посетит больницу, чтобы навестить больных, подойдет к каждому и потом, наконец, остановится у двери таверны, где обычно пьют и беседуют землекопы. Он знал, что Ассоциация не прекратила свою деятельность, и вкупе с другими землевладельцами готовил им отпор. Достойный отпор. Но желал взглянуть в лицо врагу. Увидеть врага во весь рост. Особенно сегодня, решившись на все (ему нравилось так думать, хотя он и знал, что у него уже не было прежней твердости). С Зе Педро Борда д'Агуа он расправился, как считал нужным! И там, где считал нужным… Однако после того они оба умерли, думал Диого Релвас, Зе Педро умер физически, а сам он – морально. «Нет, этим типам я не должен давать денег… Я даю пять мильрейсов для всех остальных заключенных».
Кое– какие воспоминания все еще его волновали. И тогда его глодала ненависть, воспламеняя кровь. И тут он не удержался и решил поехать в сторону Тежо, совсем забыв повернуть лошадь, которой вонзил в бок шпору, отчего животное встало на дыбы, не зная, в какую сторону податься, и персе гало слушаться и хозяйского окрика, и хозяйской плетки. Диого Релвас в злости и волнении стал его успокаивать:
– Э-э, Бен Ур, спокойно, спокойно, о-о!
Но конь храпел и ржал, возможно испугавшись крепкой руки хозяина. На какое-то время Диого Релвас отвлекся на то, чтобы подчинить себе животное, посвистывал и поглаживал его гриву. Наконец конь успокоился, поднял уши и, высоко вскинув голову, пошел танцующим шагом. Однако, чувствуя, что пальцы хозяина все еще дрожат, держался недоверчиво. И тут два укола шпорой напомнили Бен Уру, на чьей стороне сила.
В небольшой бухте в излучине реки стояли лодки и баркасы со спущенными парусами и вознесшимися к небесам мачтами. Бездельничающие носильщики травили маленького упрямого пса, вцепившегося в мешковину, которую один из парней старался у него отнять, волоча пса по земле, потом поднял его в воздух и стал кружить вокруг себя, отчего все пришли в неописуемый восторг и зааплодировали. Войдя в раж, парень не заметил, как оказался посередине пристани, и теперь уже кружил висевшего на мешковине пса, совершенно обалдевшего от столь обычного для зимородка или ласточки полета, кружил выше своей головы и не заметил коня Релваса.
Веселье мгновенно стихло, как только Диого Релвас заорал на парня и тсуг от страха выпустил и мешковину и пса, который, с визгом шлепнувшись оземь, тут же бросился к одному из баркасов, откуда его звали. Бездельники поднялись и приветствовали сеньора Алдебарана, хотя некоторые тут же вслед ему стали корчить рожи, передразнивая его, конечно, делая вид, что почесывают воображаемую бороду.
Диого Релвас поднял пальцы к полям шляпы и проследовал дальше, к таверне, дверь которой была распахнута. На земле, прислонившись к стене таверны, сидел маляр Норберто, такой верзила, что, похоже, и свою профессию избрал потому, что в стремянке не нуждался. Он надвинул на самые глаза кепку со сломанным козырьком и размышлял о своей проклятой жизни, при которой в кармане нем даже ломаного гроша, чтобы напиться, ведь пьяному печаль не печаль, ему и море по колено. Тут он услышал стук копыт и увидел совсем рядом лошадиные ноги, но не поднял голову. На душе у него было тяжело.
Диого Релвас приблизился к двери, поинтересовался, есть ли кто в таверне. Похоже, никого. Никого внутри не было. Может, он слишком рано пожаловал, а может, его надули, дав ложные сведения. Он хлопнул в ладоши, что по обыкновению делал в подобных случаях, но никто к нему не вышел, даже хозяин.
– Эй, парень! Эй, ты!.. Поди принеси мне из таверны газеты…
Поскольку маляр даже не шевельнулся, он склонился к нему и тронул его кончиком хлыста. Норберто приподнял козырек и посмотрел на него прищуренным глазом. Но с места не двинулся. Диого Релвас задрожал. Они смотрели друг на друга.