По признанию Махди ат-Таджира, он, как и некоторые другие, знал, что шаху придется уйти.
— Но я не ожидал, что это произойдет именно так. Я был искренним почитателем шаха. И полагал, что он собирается осуществить реформы, которые позволят ему остаться у власти. Я не думал, что шах будет откладывать эти реформы до бесконечности, не думал, что он настолько слеп. Но, возможно, события разворачивались слишком быстро, и шах был застигнут врасплох. Кроме того, за пределами Ирана все жаждали его свержения, я уверен. Шах стал слишком опасной фигурой. Он начал задумываться над тем, какую политику мог бы проводить Иран, какую роль играть в мире. И все чаще заговаривал о том, что Иран мог бы войти в число сверхдержав. Шах хотел, чтобы в военном отношении Иран не уступал пяти крупнейшим странам мира. И начал использовать нефтяной фактор, диктуя свою волю другим. Не думаю, что кто-нибудь вне Ирана, и прежде всего Соединенные Штаты, был заинтересован в том, чтобы шах и дальше оставался у власти.
Ямани также считает, что предостерегающая надпись на стене появилась за насколько лет до уничтожения монархии.
— Правда, задним числом любой может сказать, что предвидел падение шаха. Но примерно в конце 1977 г. или в начале 1978 г. я и в самом деле начал приходить к выводу, что шах обречен. Все признаки были налицо. Судите сами. Он находился под угрозой из-за своего надменного характера и оторванности от народа. Общественные преобразования, которые он пытался провести, были слишком быстрыми, и это породило множество проблем. Особенно опасной была кампания против религии и духовных лиц, развернутая по инициативе шаха. Он намеренно отделял себя от исламских корней общества, которым правил. Все это, вместе взятое, подвело меня к мысли, что шаху долго не продержаться. Я не знал, как скоро его свергнут, но чувствовал, что это лишь вопрос времени.
Чего, по-видимому, не предвидел никто, так это астрономического роста цен на нефть, который последовал за отречением шаха от престола. В один день все полетело кувырком. Еще вчера Иран выбрасывал на рынок шесть миллионов баррелей, а сегодня — практически ничего.
Аятолла сказал примерно следующее: нет ни малейшей нужды экспортировать нефть, потому что у нас достаточно денег. А затем, побеседовав со своим министром финансов и узнав, что у Ирана нет ни гроша, велел возобновить добычу. Но довести производство до прежнего уровня не удалось, поскольку аятолла и его прихлебатели проявили замечательную дальновидность и поторопились вышвырнуть из Ирана все западные нефтяные компании. Сами же иранцы наладить эксплуатацию месторождений не могли.
Рынок был потрясен до оснований. Весь мир охватила паника.
Если в начале 1978 г. баррель сырой нефти стоил меньше 13 долларов, то в конце 1980 г. цены достигли 38—40 долларов.
Страны, находившиеся под «зонтиком» ОПЕК, продолжали официально устанавливать справочные цены. Но рынок пришел в столь хаотичное состояние, что управлять им было практически невозможно. Любой долгосрочный или разовый контракт на поставку нефти мог подвергнуться пересмотру и новому обсуждению, если один из партнеров чуял, что в воздухе пахнет более выгодной сделкой.
Цены на нефтепродукты определяются буквально ежеминутно на пяти крупнейших мировых рынках: В Роттердаме, Хьюстоне, Нью-Йорке, Сингапуре и Токио. В супертанкер, осуществляющий морские перевозки, можно загрузить до 2 миллионов баррелей. Цена корзины очищенных нефтепродуктов выше, чем цена сырой нефти плюс различные пошлины и налоги, добавленные арабскими экспортерами, а груз сырой нефти может несколько раз пройти через разные руки, прежде чем попасть к потребителю, — и поэтому достаточно ловкий коммерсант, используя скачки цен, имевшие место в 1978—1980 гг., мог заработать на одном супертанкере от 1 до 4 миллионов долларов.
Кое-кто нажил на нефти колоссальное состояние.
В 1979 г. фокус был прост: надо было купить товар непосредственно перед тем, как цена поднимется на несколько центов за баррель, а затем быстро сбыть его с рук. Опасность заключалась в том, что купивший нефть мог не успеть превратить ее в деньги до того, как баррель подешевеет на несколько центов.
Игра была рассчитана на получение малой процентной доли от больших сумм. Поскольку эти суммы были поистине огромны, достаточно было провернуть подобную операцию всего лишь пару-тройку раз, чтобы сколотить крупное состояние.
Соблазненные легкой наживой, сотни алчных дельцов принялись скупать и продавать партии нефти. Этот искусственно подогретый спрос, порождаемый погоней за немногими реально существующими партиями, и поднял цены до небес.
Эйфория, однако, кончилась так же быстро, как началась. Протрезвевшие страны-импортеры предприняли самые разнообразные охранительные меры. Правительства этих стран расценили ситуацию как неуправляемую и совместными действиями обеспечили снижение цен. После двух лет хаоса рынок снова был взят под контроль.
К числу людей, сделавших в те годы состояние, принадлежит владелец частной торговой фирмы Дэвид Тьем. По его словам, когда цены устремились к небесам, Ямани пытался стать стабилизирующей силой.
— Он выступал в роли посредника и арбитра. И явно стремился к тому, чтобы саудовцы сохранили ведущие позиции среди стран-экспортеров. Они всегда играли там первую скрипку, наращивая или сокращая добычу, когда им нужно было стабилизировать цены. И Ямани делал все, что было в его силах, стараясь затормозить подорожание. Не забывайте: если бы в Саудовской Аравии у власти находились радикалы, они с легкостью могли бы направить политическое развитие в желательную для них сторону — денег бы им хватило с лихвой. Если, скажем, правительство было бы леворадикальным, оно могло сократить добычу нефти и установить самые сумасшедшие цены. Как ни смотри, две трети нефти, производимой ОПЕК, добывается в странах залива, а среди них крупнейшим экспортером является Саудовская Аравия. В те дни в ОПЕК не было человека, который превосходил бы Ямани авторитетом, компетентностью и проницательностью. Да и теперь там такого нет. Он был единственным в своем роде. Если бы не Ямани, во время шока 1978—1980 гг. цены наверняка подпрыгнули бы до 50 долларов за баррель, а то и выше.
Иан Сеймур, обозреватель «Мидл ист экономик сервей», считает этот вывод вполне справедливым:
— Даже Саудовская Аравия при полном напряжении сил была не в состоянии существенно снизить цены на нефть. Довольно трудно определить, как высоко они могли бы подняться. В известном смысле достаточно небольшого или даже воображаемого дефицита, чтобы рыночная цена пошла вверх. Это не обязательно означает, что цена становится тем больше, чем больше дефицит. Ямани приложил массу усилий, чтобы остановить рост цен и, несомненно, замедлил этот процесс. Если смотреть ретроспективно, реальный дефицит был не так велик. Дело было скорее в той панике, которая воцарилась на рынке. Значительное количество нефти накапливалось в виде запасов, и это, разумеется, сделало спад цен, когда он наступил, особенно крутым. Но если бы саудовцы сократили тогда добычу нефти, цены, по-моему, и вправду поднялись бы 50 долларов за баррель.
Одной из главных бед, — продолжает Тьем, — было общее нежелание поверить, что цены на сырую нефть могут остаться столь высокими. При каждом очередном скачке все думали: это случайность, вскоре цены вернутся к прежнему уровню. А они почему-то этого не делали. И мировые рынки охватила паника. Ситуация была крайне неустойчивой. Поверьте, в период, наступивший после иранской революции, не было дела менее надежного, чем нефтяной бизнес.
Это, безусловно, наложило ощутимый отпечаток на мышление всех людей, имевших то или иное отношение к нефти.
— Все, что происходило, не могло не сказываться на поведении людей, — говорит Ямани. — Ситуация на нефтяном рынке была стержнем мировой политики. Она породила панику среди потребителей, однако не изменила характер потребления. Именно это делало начавшийся хаос особенно опасным.
Даже французы — казалось бы, единственный народ в мировом сообществе, который застраховал себя от всех неурядиц, — оказались после иранской революции в трудном положении. Предоставляя в свое время убежище аятолле, они явно надеялись, что тот в случае прихода к власти помянет их добром и отблагодарит дружественной нефтяной политикой.