Тихон успокоился и забылся. В забытьи уже подумал о том, что до Марьяши теперь, до того, как им сойтись воедино, осталось немного. Чуть-чуть осталось.
Но не суждено было Тихону достичь желаемого. Очнулся он от тепла, повел вокруг воспаленными глазами и увидел, что лежит на голбчике возле печки в Федоровом доме, а за столом сидят незнакомые люди и негромко переговариваются. Приподнял тяжелую голову, оперся для устойчивости на локоть и услышал хрипатый, простуженный голос:
— Глянь, парень-то обыгался! Ишь, гляделками лупает! Корзухин, чаю ему неси, отпаивай хорошенько, чтоб в память пришел.
Бородатый высокий стражник, перепоясанный ремнями, крепко обнял Тихона за плечо сильной рукой, посадил и осторожно стал поить чаем. Горячие клубки, влившись в тело, оживили Тихона, он окончательно возвратился из своего забытья. Сразу же посмотрел туда, где лежала Марьяша. Ее там уже не было. Валялась лишь шуба, вывернутая наизнанку.
— Отвезли убиенных, всех отвезли, — заметив его взгляд, сообщил Корзухин. — Ты-то как целый остался?
— Погоди, Корзухин, не гони, дай ему оклематься, — послышался от стола все тот же простуженный голос. — Напоил? Тащи к столу, пусть пожует.
За столом сидели урядник и пять стражников. Урядник по фамилии Брагин — «Брагин, да не пьяница», так он представился — ничего не спрашивал, а ждал, когда Тихон наестся. Тот хлебал горячую, с огня, похлебку, и тело, надломленное переживаниями, наливалось силой. Брагин крутил одной рукой седые усы, а другой, крепкими, загнутыми внутрь ногтями, постукивал по столешнице. Стук получался неживой, деревянный.
Наевшись, Тихон осоловел, добрался с помощью того же Корзухина до голбчика и опять уснул. Под вечер его разбудили.
— Хватит, парень, дрыхнуть, подымайся, — Брагин в расстегнутом до пупа мундире стоял перед ним, широко расставив ноги, и снизу казалось, что он достает головой до матицы. — Рассказывай, как было.
Тихон стал рассказывать, стараясь ничего не забыть. Покорное желание уйти вслед за Марьяшей, которое им владело еще недавно, бесследно исчезло. Рождалось отчаяние, ведь ничего уже нельзя поправить — все свершилось, а из отчаяния, как пырей на заброшенном огороде, прорастала злоба. И она требовала выхода, действия.
Брагин слушал внимательно, накручивал на указательный палец кончик усов. Неожиданно перебил:
— А зубы не помнишь у чиновника? Какие?
— Зубы? — переспросил Тихон. — Зубы как зубы, только уж белые шибко, как грузди.
— Так и есть! — Брагин повернулся к стражникам. — Я как в воду глядел! Зубый тут хозяйничал, больше некому. Куда вот только отлеживаться подался?
— А кто он — Зубый? — Тихон поднялся и встал напротив Брагина, ожидая ответа. — Кто он такой?
— Варнак, каких свет не видывал!
— Я его убью, — шепотом сказал Тихон. — Найду и убью.
— Ты его найди сначала, — усмехнулся Брагин и перестал крутить усы.
— А пусть попробует, — подал голос Корзухин. — Ишь, как его разобрало. Парень лихой. Попробуем? Нас-то за версту учуют, а он нездешний. Ты, парень, не испужаешься?
Тихон мотнул головой. Даже слов не пожелал на ответ тратить. Пустота непоправимости, которая разверзлась перед ним, требовала отмщения, и он, горяча себя, как норовистый конь, в сей же момент желал скорого дела. Но Брагин остудил его горячность:
— Быстро только кошки нюхаются. Сначала обмозговать надо.
Обмозговывали долго, до поздней ночи.
А на исходе следующего дня, едва не запалив рыжего жеребчика, — не гонкие, надо сказать, были кони на казенной службе у стражников, — Тихон подъезжал, стоя на коленях в легкой кошевке, к глухой деревушке, которая теснилась в самой непролазной чащобе густой черни. На въезде бросил клок сена под сосну, стоящую на отшибе. С дороги посмотрел — заметно ли? Заметно было хорошо. Вот и ладно.
Нужный дом Тихон нашел быстро. Да и как не найти, если увиделась еще издали большущая жердь над обычной двускатной крышей, а на самой вершинке — петушок, вырезанный из жести. «Ох ты, страж какой! — подивился Тихон, останавливая жеребчика возле ворот и вылезая из кошевки. — Правду говорил Брагин — не промахнешься, в аккурат выедешь. Ну, Господи, благослови!»