С первых дней возвращения на свой старый пост Берзин занялся кадрами. Кадры решают все. Где-где, а в разведке трижды правильны эти слова. Сколько сюрпризов и неожиданностей в личном составе с апреля 1935 года, когда он покинул Управление! Труд проделан титанический. Горы своротили. В основном «старики», известные Берзину по именам и по псевдонимам. Но много и новых имен, работники, судя по их делам, уму, энергии, весьма перспективные. Именно такие и нужны в предстоящей большой войне.
Особый интерес Старика вызвало дело полковника Маневича. Плохо с Маневичем: сидит в итальянской тюрьме, в Кастельфранко дель Эмилия, близ Модены. А как здорово начинал «Этьен», «Конрад Кертнер» в Италии! Какие давал сведения! И вот он в фашистском застенке. Может просидеть пожизненно. А Берзин, приговоренный в свое время к вечной ссылке, знал, что это такое. Но, будучи оптимистом, он не спешил списать Маневича, нет, напротив, приказал выяснить все возможности освобождения полковника Маневича из тюрьмы и представил его к следующему званию — комбрига.
Быть может, то было первое представление к очередному званию командира, находящегося в плену, во вражеской тюрьме. Оно было самым поразительным доказательством доверия Старика к своим соратникам. И он не ошибся: в 1965 году Лев Ефимович Маневич был удостоен (посмертно) звания Героя Советского Союза.
В кабинете Берзина шло очередное секретное совещание: армейский комиссар 2-го ранга знакомился с новыми кадрами разведчиков. Один из них — Шандор Радо, псевдоним — «Дора», он же «Альберт». Член Коммунистической партии Венгрии с декабря восемнадцатого, с 18 лет.
— А Советская республика в Венгрии, — отметил Берзин, — победила в марте девятнадцатого. Так?
— Защищал республику, будучи комиссаром артиллерийской колонны, — информирует Никонов. — Делегат III конгресса Коминтерна. В 1923 году принимал участие в классовых битвах в Германии, занимая пост начальника штаба Среднегерманского ревкома в Лейпциге. Жена — Лена Янзен — в прошлом секретарь Клары Цеткин, бывший работник ЦК КПГ. В момент прихода к власти Гитлера товарищ Радо преподавал в берлинской марксистской школе. Бежал с женой в Вену. Идейный антифашист, интернационалист до мозга костей, стопроцентный большевик. Хорошо показал себя в Париже. По специальности он картограф, географ, знаток государственного права и юридических наук, всесторонне образованный человек, интеллектуал. Знает основные европейские языки. Обосновался прочно в Женеве, создал научно-географическую фирму «Геопресс». С августа тридцать шестого вышел в эфир, завязал широкие и многообещающие связи[38].
— Прошу передать «Доре»: беречь силы до большой войны. Интересоваться прежде всего гитлеровской Германией. Никоим образом не нарушать законы Швейцарии. Никаких контактов с местными коммунистами. Быть готовым к мобилизации всех возможностей по первому сигналу Центра... Таких групп мы обязаны иметь больше в Германии и вокруг Германии.
— Думаю, — уверенно заявил Никонов, — мы сможем установить нужное число надежных форпостов, используя в первую очередь подобранные вами в Испании кадры. Все зависит от того, сколько у нас осталось времени до большой войны.
— Года два-три мы еще имеем в запасе. Как у «Доры» со связью?
— Пока одна рация. Слышимость нормальная. На случай войны предусмотрены две-три рации в Женеве и Лозанне.
— Надо повидаться с радиоконструкторами, посмотреть, чего они добились в разработке коротковолновых раций, поставить им задачу скорейшей ликвидации нашего явного отставания в этой области. Надо показать им портативные абверовские рации, которые мы захватили в Испании... Кто у нас следующий?
Берзин открывает папку с личным делом Леопольда Треппера. Весьма перспективный разведчик. Выходец из Польши, жил в Палестине и во Франции, с 17-ти лет — в коммунистическом движении. Уже несколько лет живет в СССР, журналист, сотрудничает в Коминтерне.
Леопольд Треппер — в будущем «Отто», резидент агентурно-разведывательной сети в трех странах Западной Европы, руководитель антифашистской организации, получившей в гестапо название «Красный оркестр» («Красная капелла»), — вспоминает о встрече с Берзиным в своей книге «Большая игра».
«Он принял меня для беседы, хорошо сохранившейся в моей памяти. Да и могло ли быть иначе, если этот день оказался решающим для всей моей дальнейшей судьбы как человека и коммуниста?
— Я вам предлагаю перейти на работу к нам, потому что вы нам нужны, — сказал он мне. — И не сюда, в аппарат. Тут вам не место. Нет, вы должны создать в Западной Европе базу для наших действий.
После моего первого разговора с Берзиным мысль о переходе в разведку л борьбе в ее рядах прочно засела в моем сознании. Я не сомневался — близится момент, когда гитлеровские орды хлынут в страны Европы.
Мне было ясно, что в грядущих сражениях роль Советского Союза будет решающей. Сердце мое разрывалось на части при виде вырождающейся революции, ради которой я вместе с миллионами других коммунистов отдавал все, что мог. Мы, двадцатилетние, были готовы пожертвовать собой ради будущей жизни, прекрасной и молодой. Революция и была нашей жизнью, а партия — нашей семьей, в которой любое наше действие было пронизано духом братства.
Мы страстно желали стать подлинно новыми людьми. Мы готовы были себя заковать в цепи ради освобождения пролетариата. Разве мы задумывались над своим собственным счастьем? Мы мечтали, чтобы история наконец перестала двигаться от одной формы угнетения к другой. И кто же лучше нас знал, что путь в рай не усыпан розами?»[39]
Совещание, как обычно, затягивается до полуночи. Допоздна горит свет в кабинете Берзина. Он устало потирает голову с застрявшей в черепе пулей карателя.
За большим Старик умел видеть малое. Однажды летом машина Берзина остановилась у дома № 13 на Большой Пироговской. Несмотря на неотложные дела и заботы, армейский комиссар выбрал время, чтобы повидать черноглазых ребятишек Испании — тех самых детей, которых он отправлял в марте на «Кооперации» и других советских пароходах в долгое и опасное плавание в далекую страну, ставшую для них второй родиной. Его водили по палатам, показали столовую. Смуглые ребята ходили за ним стайкой и пришли в восторг, когда он обратился к ним по-испански. Вид ребят ему понравился — здоровые, сытые, чистые. Но сердце у него ныло: нелегко сиротам без материнской ласки и заботы, без знания русского языка. Многих по прибытии пришлось сразу отправить в больницы и санатории, всех посадили на усиленную диету. Хорошо, что еще в Испании Берзин. настоял на увеличении числа педагогов и медицинских сестер, отправляемых с партиями детей в СССР. Маэстра — учительница малышей — показала рисунки детей. Они все еще жили войной: воздушные бои, бомбежки, фронтовые атаки.
Вскоре после возвращения в Управление Берзин — недаром он был учеником Дзержинского, друга беспризорных детей, — написал важный документ:
«Народному комиссару обороны Союза ССР Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову от начальника Разведывательного управления НКО СССР, армейского комиссара 2-го ранга Я. К. Берзина.
Рапорт.
В конце марта 1937 года принята группа испанских детей в количестве 72 человек и 6 взрослых испанцев (четыре педагога и две медицинские сестры). Дети для отдыха были помещены во Всесоюзный пионерский лагерь «Артек», где они находятся по настоящее время. Для указанной группы детей совместно с московскими организациями мы приступили к оборудованию специального детского дома. Московским Советом для этой цели был передан дом на Большой Пироговской, 13, занимаемый различными школами.
...Учиться дети будут в 39-й школе, Фрунзенского района (Большой Трубецкой пер., 6/1), где распоряжением Московского гороно выделен первый этаж в качестве отделения начальной школы. Сейчас школа ремонтируется. Школа расположена от детского дома в 10 минутах ходьбы, причем дети никаких трамвайных линий не переходят».
Давным-давно, на заре века, Петер Кюзис (он уже почти забыл свое настоящее имя!), поступая в Гольдингенскую учительскую семинарию, мечтал учить детей. И вот рапорт через 33 года, рапорт — кардиограмма, безошибочно указывающая: нет, не загрубело в революциях и войнах большое сердце Старика.