...Берзина все чаще вызывали из камеры на допросы. Его обвиняли в «военно-фашистском заговоре» и в причастности к деятельности так называемого «центра латышской фашистско-шпионской организации».
С каждой новой очной ставкой все больше падал духом Берзин. Следователь вызывал всех руководителей Разведупра: Урицкого, Давыдова, Никонова, Стиггу. Мужественные разведчики держатся стойко, хотя все они избиты, окровавлены, глаза запали в черных глазницах. Все руководство Разведупра переселил Ежов на Лубянку, всех обвинил в измене Родине, шпионаже в пользу тех разведок, против которых они столько лет вели непримиримую войну. Им предъявляли «доказательства» — показания других арестованных — того, что Берзин и его помощники в Разведупре были членами антисталинского заговора, стремились с помощью империалистических разведок взорвать изнутри Советское государство, восстановить власть помещиков и буржуазии!
Мозг Берзина гвоздила страшная мысль: неужели и вся агентура Разведупра, ее герои — Рихард Зорге, Шандор Радо, Леопольд Треппер, Владимир Заимов, Иван Винаров, Ильза Штебе, Арвид Харнак будут объявлены вне закона и преданы смерти как «враги народа», поскольку они были разведчиками «врага народа» Берзина?
В камере Берзин слышал кремлевские куранты. Под их перезвон вспоминал квартиру в доме на набережной. Думал об Андрейке, Авроре, казнил себя за то, что взял ее с собой из Испании. Наверное приходила ему в голову и такая страшная мысль: следователь может потребовать ложных показаний в обмен на жизнь жены и сына. Но все равно их ждет смерть или, что еще страшнее, ГУЛАГ.
Готовясь к смерти, прощаясь в 48 лет с жизнью, Старик мысленно прощался и со своей Авророй, будучи уверен, что она уже в тюрьме или расстреляна. Логика подсказывала, что Сталин не мог пощадить ее. Ведь Сталин не остановился перед арестом родственников многих своих ближайших соратников: по его указанию была посажена в лагерь жена Молотова П. С. Жемчужина, расстрелян брат Кагановича, другой его брат покончил с собой, ликвидирован муж дочери H. M. Шверника. Была сослана в ГУЛАГ жена М. И. Калинина, старая эстонская революционерка. Жена «всесоюзного старосты» обвинялась в терроризме по статье 58-8, формуляр ее был перекрещен — это значило, что ее следовало использовать только на тяжелых подконвойных работах и она никогда не может быть расконвоирована. Впрочем, потом жене Калинина дали работенку полегче: ей разрешили вычесывать гниды с кальсонов «зеков»[47].
Одним из главных истязателей на Лубянке и в Лефортовской тюрьме было воображение, постоянно порождавшее самые тяжелые кошмары, изматывавшее не меньше, чем пытки. А Берзин до Лубянки прошел многие круги ада. В 17 лет Петер Кюзис (Берзин) уже был на грани смертной казни, когда царский суд вынес приговор: повешение. Он чудом спасся. Но теперь уйти не удастся. Это было ясно.
Говорят, трус умирает тысячу раз (в своем воображении), а храбрый человек — лишь однажды. Но никакой храбрец не в силах отогнать страх смерти, когда твоя жизнь на кону. Во сне и наяву вновь и вновь переживает человек свою смерть. И лучше всего это ведомо Лубянке.
Восемь месяцев продержали Берзина в тюрьме. Обычный режим подследственных того страшного времени: сразу несколько, три-четыре, следователя, сменяя друг друга, конвейером, днем и ночью вели почти непрерывные допросы. Допросы с пристрастием. Один за другим набивали следователи дикой ложью пять толстых томов следственного дела. Выколачивали еще одно, последнее признание...
Мы никогда не узнаем о пытках, которым подвергли Берзина ежовские инквизиторы. Почти непрерывные ночные допросы, зверские избиения, лишение необходимых Берзину лекарств — пуля карателя, засевшая в черепе с 1906 года, причиняла ему сильнейшие головные боли. В ход шел целый пыточный арсенал. Применяли и устрашающие «поездки на дачу»: подследственного вывозили за полночь с Лубянки или из Лефортовской тюрьмы по шоссейной дороге за 30 км от столицы, выводили из машины в наручниках, имитировали подготовку к расстрелу. Сыпали угрозами: «Признайся, гад! А то в расход пущу!». Щелкали наганами и пистолетами, не жалели холостых патронов. «Будешь говорить, падла!» Могли избить до потери сознания, а потом везли свою жертву обратно в следственный изолятор...
Мне говорили люди, прошедшие через круги ада на Лубянке, что Берзин сломался и подписал «признание», на очной ставке по указке следователей оговаривал своих сослуживцев. Я не могу поверить в это. Может быть, за восемь месяцев в застенках, когда его «обрабатывали» с особым рвением, его свели с ума? Только сумасшедший Берзин мог оговорить кого бы то ни было.
...Совсем недавно мне удалось побеседовать с Н. В. Звонаревой, работавшей в 1937 году личным секретарем Я. К. Берзина.
— Наталия Владимировна! Слышали ли вы от когонибудь, что Ян Карлович Берзин был сломлен морально, признавал, что он шпион иностранных разведок и оговаривал своих товарищей, сослуживцев?
— Через лет семнадцать — восемнадцать после 1937-го из сталинских лагерей вернулся соратник Берзина Василий Тимофеевич Сухорукое. Он в тюрьме однажды встретился со своим секретарем М. В. Волгиной. Она была замужем за Яном Яновичем Аболтынем, которого в Разведупре знали как Константина Михайловича Басова[48]. Мария Васильевна, репрессированная, как и ее муж, вызывалась следователем Лубянки на очную ставку с Берзиным. По ее словам, он изменился до неузнаваемости. Это был совершенно другой человек и все-таки это был он, Берзин. И голос у него был совершенно нездешний, отрешенный. «Маруся! — говорил ей Берзин. — Все кончено! Признавайся!» «Я не верила ушам своим, — говорила Мария Васильевна. — Я была в ужасе. Я отвечала ему: „Мне не в чем признаваться. И вы не признавайтесь — вы ни в чем не виновны!“».
— Сестра Тухачевского Вера Николаевна, подтверждая это состояние Берзина и ссылаясь на Алю Песс, жену другого арестованного соратника Берзина — комбрига Августа Яковлевича Песса[49], говорила, что Берзин давал показания против Тухачевского. Но ведь Тухачевский был расстрелян еще в июне 1937-го, а Берзина арестовали только в ноябре того проклятого года.
— В тот год мы тайком говорили друг другу о том, что в НКВД, возможно, применяют наркотики. Но в случае Берзина могло быть другое: вспоминаю, что Павел Иванович ежедневно принимал уйму всяких болеутоляющих таблеток и пилюль. По его просьбе сотрудники Разведупра привозили их пачками и пузырьками из-за границы. Я их часто видела на его столе. Когда к нему приходили, он их прятал в ящик стола... Так вот: отторжение от привычных обезболивающих лекарств уже само по себе могло быть для него пыткой. И, конечно, следователи могли вполне сыграть на этом, ведя психическую атаку на Павла Ивановича...
— Только несведущие, неопытные, чуждые морали люди могут, на мой взгляд, обвинять подследственных, которые не выдержали психических и физических пыток и стали лжесвидетельствовать против себя и против своих товарищей. Сейчас я много думаю над этим больным вопросом... Скажите, вам приходилось видеть Аврору Санчес в тот год?
— Только однажды. Павел Иванович привел жену в наш «шоколадный домик» и представлял ее товарищам по Управлению как свою воспитанницу из Испании...
— Видимо, смущала его слишком юная жена. Очень человечный штрих. А показать Аврору товарищам все же хотелось.
— Коллектив у нас при Павле Ивановиче был замечательный.
— Кого же арестовали примерно в одно время с ним?
— Урицкого Семена Петровича, Давыдова, Никонова... Помню страшные собрания, когда заставляли голосовать в Разведупре за исключение из партии арестованных товарищей. Их обвиняли в шпионаже в пользу всех разведок... Зачитывали на общих собраниях списки арестованных наших сотрудников. В зале — сотни разведупровцев. Но их становилось с каждым новым собранием все меньше и меньше, а начальство ярилось все больше и больше, искореняя «банду Берзина».
48
Я. Я. Аболтынь, член партии большевиков с 1919 года. Сотрудник ВЧК, с февраля 1920 года на службе в советских разведорганах.
49
А. Я. Песс — член партии большевиков с 1912 года. В Красную Армию вступил добровольно рядовым. Вскоре был назначен комиссаром полка, затем бригады и потом комиссаром 4-й дивизии 15-й (Латвийской) армии. Награжден орденом Красного Знамени.