— А ты будешь защищать Яну? — спросил лейтенант Пырьев.
Мальчик изъявил полную готовность защищать девочку, и притом с таким азартом, точно опасность была уже за плечами.
Тут наклонилась мать, прижала мальчика к груди своей и сказала голосом, полным любви, как одни только матери и умеют говорить:
— Он добрый, наш Ян, он хороший!
Так и решилась дальнейшая судьба девочки-найдёныша.
Маленький Ян взял на руки совсем ещё маленькую Яну и с большой важностью направился к дому. Он сделал самое строгое выражение лица, опасаясь, как бы взрослые не отняли у него его ношу. Впрочем, взрослые не отнимали. И обидная бестактность их на этот раз выразилась только в том, что они со всех сторон протягивали свои руки и держали их ниже рук самого Яна. Неужели они думали, что он мог бы уронить девочку?
Вечером того же дня в маленькое чешское селеньице пришла счастливая весть: война окончилась, наступил мир.
ИГРЫ
Где ты, старшина Недобегайко? Где ты, лейтенант Пырьев? Где вы, советские солдаты, принёсшие мир чешской земле, спасшие маленькую Яну? Напрасно ждёт Яна вашего возвращения. И воспоминания её о вас понемногу заволакиваются дымкой и сливаются со счастливыми снами.
Изглаживается из памяти девочки и образ умирающей матери, и вот уже без колебания называет она седоусого молчаливого Зденека Вайчуру своим папой, дородную Ружену Вайчурову — своей мамой, а проказника Яна — своим братцем. И случается только, да и то всё реже и реже, что находит на девочку безотчётное горе. «Яна, дочурка моя!» — скажет Ружена каким-то особенным голосом. Яна сейчас же начинает посапывать носом и, глядишь, уже трёт кулачком глаза, уже прячет личико в фартук Ружены, и вот уже рыдания сотрясают её маленькое тельце и слёзы скатываются по смуглым щекам.
Понемногу Яна начинает замечать, что в жизни есть свой порядок. Папа каждое утро уезжает в автобусе на завод. Вместе с ним уезжает едва ли не всё мужское население посёлка. В сущности, Яна не знает, что это такое — завод, и когда срисовывает его с книжки, то непременно выводит в верхней части трубы два глаза и рот. Но она привыкает к тому, что папа остаётся дома только в тот день, когда на листке календаря оказывается слово «воскресенье». Обрывать листки потихоньку от взрослых бесполезно — это не помогает. И если хочется поскорее получить вырезанный ножом кораблик или проехать на папином плече по окрестным полям, Яна спрашивает: «А скоро воскресенье?»
Мама день-деньской хлопочет по дому. Все ещё спят, а она уже сидит в кухоньке, зажав между колен ручную мельницу. Похрустывают кофейные зёрна, и по дому распространяется приятный запах. После завтрака, проводив мужа на завод, она готовит на плите обед, стирает, между делом задаёт корм пяти курицам, выводку цыплят и грустному кролику, всегда точно поглощённому воспоминаниями о давным-давно минувших днях.
Маленькая Яна помогает маме, не зная устали.
Она и стряпает, но всё как-то случается, что приготовленные её руками булочки сгорают в духовке, на столе не увидишь их. Она и стирает, но вот горе: выстиранные ею носовые платочки мама складывает отдельно, а потом, глядишь, они опять в корыте. Она и ловит самых пушистых цыплят, чтобы покормить их из своих рук, но они, глупенькие, пищат и вырываются. А что касается недотроги-кролика, то он, завидев Яну, немедленно отворачивается в угол головой и сидит там, неслышно ворчит — стрижёт своими смешными губами.
Остаётся ещё садоводство. В аккуратно огороженном садике под окнами дома растут четыре яблоньки, два черешневых деревца и три куста злюки-крыжовника. Но только в садик редко пускают Яну. Говорят, он чужой. Скрюченный старик в бархатном костюме разъезжает по посёлку в коляске-самокатке. Остановившись у калитки, он с трудом встаёт на землю и, опираясь на клюку, входит в садик. Все садики в посёлке принадлежат ему, и деревца при дорогах во все стороны от посёлка тоже принадлежат ему, и половина домов принадлежит ему. Человека этого не позволяется называть ни дядюшкой, ни дедушкой, как называют других стариков, а только паном Скралом. Наслушавшись разговоров за семейным столом, однажды Яна вышла в садик и сказала:
— Я просто не понимаю, пан Скрал, зачем вам столько яблок и черешни: ведь все говорят, что вы скоро умрёте!
Пан Скрал закашлялся и стал задыхаться. Щёки его побагровели, глаза закатились и покрылись влагой. Одной рукой ухватился он за вогнутую грудь свою, а другой запустил в Яну палкой. Но промахнулся.
С тех пор, как только пан Скрал появлялся у калитки, Яну запирали в комнате. Впрочем, она и сама не вышла бы. Она боится. Но боится не палки пана Скрала, а ужасного его лица с вылезающими из орбит глазами.