Я была поражена.
— Я никогда в жизни не писала о моей матери! Ведь ты сам видишь, что в романе — другая женщина. Это не моя мать. Это совсем другой человек.
— Как это не твоя мать, — нервно возразил он, — если она моя жена!
…Я не смогла изменить женщину, игравшую в романе роль «моей матери». Поэтому я и написала, что «я не Анна». Редакторы возражали, не хотели это печатать, но потом согласились. «Лариса не моя мать, она и не могла быть моей матерью, потому что я не Анна». Все это было сделано ради него, ради моего отца». Яра Рибникар здесь цитирует свое предисловие к первому изданию «Яна Непомуцкого», вышедшему в Белграде в 1969 году.
Для советского читателя роман югославской писательницы, помимо всего прочего, интересен своими страницами, на которых изображен наш Саратов в дореволюционные и первые послереволюционные годы. Трудно остаться равнодушным, читая то, что написал иностранный писатель о твоей стране, ее людях, истории. Какое-то смешанное чувство преследует тебя — здесь и радость встречи с известными фактами, увиденными глазами человека другой страны, здесь и удивление по поводу того, как верно схвачена жизненная атмосфера, национальные и бытовые черты, природные условия, географические особенности твоей страны. Тем более что Яра Рибникар никогда не была в Саратове, не видела Волги, не проезжала по степным просторам России. Впервые писательница побывала в СССР в 1979 году, когда роман был уже написан.
В тексте романа встречаются иногда неточности, не имеющие, правда, существенного характера. Так, например, название санатория «Кумысная поляна» в романе дано произвольно. Старожилы Саратова непременно возразят, они скажут, что «Кумысная поляна» находится не «где-то в киргизской степи», а возле самого Саратова — на горе, среди леса. Там до революции жили не то татары, не то казахи, делали кумыс и продавали его. Санатория там не было. Тот санаторий, о котором рассказывал профессор Гаек своей дочери, действительно мог находиться где-то в киргизской степи или на Южном Урале — в Башкирии или в Казахстане. А у старого профессора осталось в памяти название «Кумысная поляна», любимое место отдыха саратовцев, куда добирались на пригородном трамвае.
Однако рассказ о тех днях верен в своих главных аспектах. Вот как отзывается о романе профессор Саратовской консерватории Лев Львович Христиансен: «Прочтя роман, я убедился в верности характеристики жизни Саратова в первые годы после революции. Я тогда жил в Саратове, и все упоминаемые факты мне знакомы. Знакомы и упоминаемые деятели, получившие объективную характеристику».
Воспоминания отца, Эммануила Гаека, исторические документы, художественно осмысленные факты прошлого и вдумчивое отношение к явлениям современной жизни слились в романе Яры Рибникар в повествование, которое сама писательница сравнивает с весенним разливом реки, неудержимым и бесконечным. «Эта книга — второй вариант на тему Яна Непомуцкого, — пишет Яра Рибникар в послесловии ко второму, переработанному изданию романа, вышедшему в 1978 году. — Время и силы не позволяют мне написать их больше. Эта книга занимает главное место в моей жизни, и так же как жизни нет конца, пока не наступит смерть, так нет конца и этой книги».
В романе «Ян Непомуцкий» нашли отражение бурные события Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны в России, он написан с дружественных позиций, проникнут чувствами уважения и симпатии к русскому народу, его истории и культуре, революционным преобразованиям, положившим начало новой эре в мировой истории. Достоверность и историчность романа заслуживают внимания еще и потому, что и поныне в Саратове хорошо помнят братьев Гаеков — скрипача Ярослава Гаека, умершего в 1919 году от туберкулеза, и пианиста Эммануила Гаека, преподававших здесь в течение ряда лет. Профессор Эммануил Ярославович Гаек был одним из зачинателей советского музыкального образования в Саратове, работал директором Саратовской консерватории. Выдающийся советский музыкант, руководитель Квартета имени Бетховена, Дмитрий Михайлович Цыганов был учеником Ярослава Гаека. На первом публичном концерте, который он дал в восьмилетием возрасте, аккомпанировал ему Эммануил Гаек. Когда Дмитрий Михайлович приехал на гастроли в Белград в начале 70-х годов и после концерта в зале Национального музея в беседе с белградскими друзьями спросил об Эммануиле Ярославовиче, ему ответили, что профессор жив, хотя и очень болен, что о нем написана книга, что с ним можно организовать встречу.
Незадолго до смерти профессор увиделся и с другим своим коллегой по Саратовской консерватории. У себя дома в Белграде он принимал Льва Львовича Христиансена. Накануне профессор Христиансен познакомился с Ярой Рибникар, и начатый у нее разговор о Саратове был продолжен у профессора Гаека. Он встретил гостей сдержанно и немного строго, в темном костюме, белоснежной рубашке и галстуке, пригласил сесть, тихо проговорив несколько обычных в таких случаях приветствий на сербском языке. Он был стар и очень болен, двигался медленно и неуверенно, но держался с достоинством. Посещение советских людей он считал для себя событием исключительным. Пронзительное, щемящее чувство охватило гостей в первые минуты, потому что трудно было не заметить, что его начищенные до блеска ботинки оказались незашнурованными, а накрахмаленные манжеты рубашки без запонок высовывались из рукавов пиджака старого покроя. Христиансен стал говорить о современном Саратове, о жизни консерватории, о новой учебной программе и своих консерваторских товарищах и учениках, играющих в оркестрах во многих городах Советского Союза. Эммануил Ярославович слушал, не перебивая рассказчика, не задавая ему вопросов. Он просто впитывал в себя мелодию русской речи, печально смотрел прямо перед собой и изредка тихо покашливал. Потом молча встал, через минуту вернулся из соседней комнаты с альбомом фотографий в руках, положил его на стол и тихо сказал по-русски: