Задние колеса с грохотом соскочили со спинок последнего ряда кресел. Я схватился за голову. Лошаденка тоже качалась, очевидно с трудом держась на ногах, и с каждым шагом все боязливее и медленнее тащила телегу к выходу…
12
Вижу почтальона, спешащего к моему дому, а из-за угла появляются второй, третий, все бегут в одном направлении, четвертый, пятый, перегоняют друг друга, толкаются, вот их уже целая, толпа — кто первый? Наконец одному удается вырваться вперед, он врывается в калитку, перепрыгивает через четыре ступеньки, ноги длинные, за ним выстраивается целая вереница, она заворачивает за угол и тянется до кондитерской, в руках у каждого письмо, его письмо, его письмо!
Представьте, что многие годы вам снится один и тот же сон. Ведь это все равно что каждый день получать анонимные письма или телеграммы с угрозами, которые в конце концов способны довести вас до сумасшествия.
Каждый день я ждала его письма. Я была уверена, что он их пишет, пишет и отсылает, однажды придет целая связка писем, почтальон не сможет их затолкать в почтовый ящик, позвонит и будет ждать за дверью с многозначительной улыбкой на лице, и сам обрадованный их количеством. Ведь сколько раз я его спрашивала: есть ли мне что-нибудь?
Я представляла себе конверт, исписанный его мелким почерком, адрес длинный-предлинный, как это принято в России, прямо целая повесть, да и то сказать, раз это так далеко, многое надо указать на конверте, чтобы почта не ошиблась… Вот оно у меня в руках, это долгожданное письмо! Разрываю конверт, а в нем засохший цветок, точно такой, какие я собирала для гербария в то время, когда мы вдвоем гуляли по лугам. И в России он часто приносил мне какой-нибудь цветок якобы для гербария. Я умела их разглаживать через промокашку, так что они сохраняли натуральные цвета, составляла из них узоры, приклеивала к бумаге, помещала под стекло, и мои картины украшали стены квартиры.
Я не получила ни одного письма. А перед тем как ему, единственному из единственных, появиться самому, выйти словно из-за темного занавеса мрачных лет на залитую светом сцену, перед тем как приехать окончательно и навсегда, он посылает телеграмму своему отцу. А с его отцом мы уже тогда не разговаривали, — и не столько из-за того, что он плохо к нам относился, не помогал, оставил нас без средств: не будь у моей матери лавчонки, мы умерли бы с голоду, у Анны и так ножки как спички, — сколько из-за его женитьбы на девице с подозрительным прошлым и дурной репутацией.
Но Яну было мало, что отец прямо с вокзала привез его к нам, в свой дом даже не пригласив, в тот же вечер, усталый, он пошел к нему: «Мы с ним почти не виделись, не поговорили, он смутился почему-то». Как будто этот старый греховодник способен смущаться! Видимо, Ян не верил, что там другая женщина, что там вообще может быть другая женщина после его матери. Но он увидел ее. Увидел все. Старик выставил его из дома, который построили ему сыновья. Ян вернулся бледный, удрученный.
— Ну, как? — спросила я.
Он, не ответив, хотел пройти в комнату, но упал в обморок. Мы быстро привели его в чувство и уложили в постель. Он заснул мертвым сном. Я ощупывала его, прислушивалась к дыханию. Он спал. Действительно спал. Это невероятно. И те спали, Женя и Любочка. Только моя семья была на ногах, мы держали совет. Что же будет? Кто эти две женщины, маленькая и большая? Нашего языка они не знают. Что Ян намеревается делать? Анну прогнали спать. Она была возбуждена: отец на нее почти не взглянул.
Откуда Яну знать, что после его бегства мы очень быстро переселились к моим родителям. Естественно, что он ужаснулся, найдя нас у моей матери. Там — вилла, деньги, сад, фрукты, накопления в банке. У матери же — маленькая квартирка, заставленная, темная, с окнами во двор.
Анна после его отъезда какое-то время ходила к дедушке и бабушке. Но после того случая с яблоками я перестала ее туда пускать.