В самом центре города были в основном двухэтажные дома. Турецкая булыжная мостовая. Только два километра асфальта, площадь перед театром вымощена приятной деревянной брусчаткой. Ресторанчики и кафе на каждом углу. Все дешево. Однако вначале с деньгами у меня было туго. Так же как и у моего друга Кирхнера. Он водил меня по самым дешевым ресторанам. Но и там мы ели всегда отлично.
В конце учебного года мой успех был для всех очевиден. Ни у кого уже больше учеников не забирали. Ко мне записывались все новые и новые, больше, чем я мог принять.
Съездил ненадолго в Прагу — тогда уже моя семья жила в Праге, — чтобы условиться с Ларисой о финансовой стороне нашей жизни; она соглашалась с каждым моим предложением. Мне хотелось более подробно ввести ее в курс дополнительных затрат, вызванных необходимостью жить на два дома, но она быстро перевела разговор на другую тему. В Праге я пробыл только четыре дня.
К Жене не заехал.
В то время я уже принимал участие в дискуссии о реорганизации системы музыкальной подготовки; все искренне или неискренне просили моего совета. Я работал утром и днем. Кроме того, по вечерам готовил программу фортепьянных этюдов. В «Политике» появился лестный критический отзыв, в «Правде» — кислый, но не отрицательный, в газете «Время» — пустой. Со Станоевичем мы дали вечер сонат. Потом был концерт сербской музыки, на котором Славенский представлял крайний модернизм. Организовал вечер чешской вокальной музыки, на котором исполнял фортепьянную партию «Дневника исчезнувшего» Яначека. Ездил в Нови Сад. Это было только начало. Не понимаю, как я все это успевал. Усталости не чувствовал. Жил профессорской жизнью, а не как богема. Бывало, выпью в кафе рюмку-другую, и все.
Уже в первый год мы приступили к реорганизации школы. Получили государственную дотацию, материальную помощь оказывали также некоторые меценаты. Руководство школы предложило мне, как человеку, имеющему большой опыт, подготовить предложения по организации современного музыкального образования. Я разработал проект профессиональной музыкальной школы, так необходимой Белграду, являющемуся столицей государства; школа должна выполнять роль отсутствующей консерватории и готовить профессиональных музыкантов — композиторов, инструменталистов, певцов, педагогов. В школе организуются три ступени — низшая, средняя и высшая. Прием проводится по результатам экзаменов. Требования: ярко выраженный музыкальный талант, чувство ритма и музыкальный слух, для певцов — хорошие голосовые данные, для остальных — наличие инструмента по избранному классу. Помимо основного предмета, учащимся вменяется в обязанность посещение курсов музыкально-воспитательных, теоретических и практических дисциплин. Такая школа требовала много средств, но я подчеркивал значение Белграда как культурного центра нового государства, а культурная жизнь без такой школы немыслима.
Следующей осенью меня избрали директором. Я основательно изучал сербский язык. Отличное знание русского языка мне в чем-то помогало, а в чем-то мешало. Я не хотел путать славянские языки, как это делали многие деятели культуры.
Кажется, именно в тот год открыли Белградскую радиостанцию. Я был одним из первых ее сотрудников. Выступал с сольными концертами, обычно моя программа занимала целый час. Платили хорошо.
Я посылал деньги домой, Ларисе, посылал и Жене.
Школа шла в гору. Помимо регулярных ученических концертов я ввел также концерты из произведений определенного времени или отдельных авторов, ежегодно организовывался вечер югославской музыки. Мы обратились к молодым авторам с просьбой присылать нам рукописи последних произведений, многие из которых впервые прозвучали на наших концертах и только потом были опубликованы. Приступили к изданию школьного музыкального журнала. Я тоже писал для него, вначале меня переводили, но скоро я уже писал по-сербски. Публиковался я и в музыкальном журнале «Звук» и через него познакомился с многими культурными деятелями Белграда.
Однажды вечером, еще в первую зиму, я сидел в кресле и смотрел на дверь, выходящую на балкон. Окна моей комнаты были обращены на угол Дворцовой улицы, напротив за оградой был закрытый парк, в котором время от времени появлялись королевские дети, а с другой стороны виднелось здание скупщины. Странно, но сегодня оно не кажется мне уродливым, а в то время, когда я приехал, оно мне представлялось самым некрасивым парламентским зданием на свете. Я сидел в тревожном и хмуром настроении: что-то происходило. И за стенами дома, и в самом доме. Хозяйка топила хорошо, правда, она не разрешила мне поставить в комнате рояль, боялась, что пол не выдержит такой тяжести, и к весне я подыскал другую комнату, в которой можно будет поставить рояль, но во всем прочем это была добрая женщина. В тот день, а было воскресенье, она еще раз вошла в комнату, чтобы подбросить в печь несколько сухих поленьев.