— Было мне тогда одиннадцать лет, — рассказывал он. — Как-то возвращались со свадьбы из соседнего села цыгане. А снегу навалило по колено, идти трудно, устали они и замерзли. Видно испугавшись, что не перебраться им через гору по такому морозу и снегу, они завернули в наш овечий загон. Забрались в самую гущу овец, они их греют, над головой крыша. Ну, думают, теперь не замерзнут. Как вдруг в загон прыгнуло три волка. Паника охватила овец. И тут самый старый цыган схватил скрипку и давай играть. Сообразили и остальные. Один взялся за контрабас, другой — за аккордеон. Проснулся я, слышу музыку. Разбудил отца, «Тятя, говорю, наши овцы заиграли». «Что ты, сынок, — успокаивает он меня, — спи». «Нет, тятя, — твержу я, — овцы играют». Он встал, прислушался, взял в руки вилы, велел мне обуть сапоги и одеться. Укутались мы и вышли в ночь. Музыка была слышна еле-еле, но ясно, откуда она доносилась. Ну и картину мы застали, когда добрались до загона: три костлявых волка со вздыбленной шерстью в оцепенении стояли перед цыганами, игравшими на своих инструментах. Отец хрястнул одного волка вилами и повалил его, два других перепрыгнули через ограду и исчезли в ночи. Все овцы были целы, и только цыгане аж позеленели от страха.
Мы смеялись над рассказом горца. «Музыка превыше всего», — с гордостью произнес кто-то. Непомуцкий так и не мог вспомнить, кто это сказал.
Женю от него отделяют тысячи километров. А ответ на ее вопрос не так уж важен, чтобы посылать его за тридевять земель.
— Я думаю, Женя, самое важное хорошо играть и других учить тому же.
