Коричневый и бурый Старый город сжимала каменная стена, иссеченная воротами, уставленная упорными башнями. Вплотную к Старому городу прижался пространный Новый город, бело-серый, совсем не похожий на старого собрата, с ровными улицами, с широкими площадями. Его охватывала полукругом вторая, как бы внешняя, стена с бесчисленными башнями и воротами.
Смутные, противоречивые чувства теснились в груди нищего рыцаря, пристально глядевшего на неповторимую по красоте своей картину. Ибо вместе с восхищением и гордостью было в сердце Жижки и неистребимое чувство отчуждения от всего городского.
В городах Чехии верховодили богатые немцы.
Еще в юности, когда Жижке случалось бывать в Будейовицах, он наталкивался там на каждом шагу на спесивых, ненавидевших все чешское немецких купцов.
Глядя на чешскую столицу, Жижка хмурился от невеселых дум. Что, если здесь, в Праге, придется каждый день с утра и до вечера проводить бок о бок с такими вот наезжими — купцами, студентами?.. Он слыхал, что и при дворе сейчас половина вельмож немцы. Примут его в королевское войско, а его начальником окажется какой-нибудь граф или барон, не говорящий ни слова по-чешски, или — что и того обидней — чешский вельможа, не желающий знать языка предков…
Назавтра Жижка ожидал в стенах Пражского кремля, на Градчанах, выхода королевского вербовщика — важного придворного сановника. Здесь было несколько дворян, также добивавшихся службы под знаменами короля Вацлава.
Вербовщик нескольких принял, других отверг. Подошел к троцновскому рыцарю, спросил, кивнув на повязку:
— Где получена рана?
— Под Грюнвальдом.
— А на чьей стороне?
Вопрос не удивил Жижку. Он знал, что Вацлав, как и брат его, венгерский король Сигизмунд, был на стороне Тевтонского ордена. Помнил он и о том, что масса чешского рыцарства поддерживала поляков, считая это делом народного интереса и чести.
Высоко подняв раненую голову, Жижка отчеканил:
— На стороне Польши, ваша милость, против тевтонов!
Пан вербовщик смерил рыцаря взглядом от шлема и до шпор.
— Вот как! Вопреки ясной воле его величества?
Жижка ответил сдержанно:
— Воли короля не знал ни я, ни пан Сокол, воевода нашей хоругви.
То была правда. Приказы Вацлава, угрожавшие свирепыми карами всем, кто шел к Ягайле, появились, когда отряд пана Сокола был уже за пределами Чехии.
Но королевский вербовщик не унимался:
— Значит, после разбоя с нехристями — жмудинами и татарами — пан желает вступить в христианское войско его величества? Пристойно ли?..
Жижка перебил сановника:
— Перед вашей милостью чешский рыцарь. Я с детства научен делам чести. Вот эта рука снесла не одну голову под Грюнвальдом…
— Есть чем похваляться! — закричал разъярённый вербовщик. — За такое надо взять на расправу…
— За такое каждый чех поклонится мне в ноги — повысил голос и Жижка.
— Это что же, бунт?! — завопил сановник.
Дело принимало плохой оборот. Но тут из-за угла показалась длинная торжественная процессия. Впереди шла королева Софья. Она возвращалась из собора по кремлевскому двору. За ней — свита челядинцев, панов и рыцарей.
— Почему здесь эти крики? И кто этот раненый рыцарь?
Болезненная, с выражением непроходящего испуга на некрасивом лице, королева Софья терпеть не могла шума и споров.
Вербовщик и Жижка отвесили низкие поклоны.
— Ваше величество! Рыцарь был у поляков под Грюнвальдом… Совершенно немыслимо принять… и кривой… в королевское войско… Нет, нет, немыслимо… — бормотал смешавшийся сановник. Он знал, что королева его не терпит, и старался как-нибудь замять историю.
— Ваше королевское величество, — еще раз низко поклонился Жижка, — осмелюсь сказать… у древнего Плутарха написано… великие полководцы древности Ганнибал и Серторий имели по одному глазу… И я, осмелюсь думать, обойдусь на службе его величества одним…
Королеве такая ученость понравилась. Она милостиво улыбнулась:
— Ваше имя, пан?
— Ян Жижка, из Троцнова.
— Ян Жижка?.. Ян Жижка?..
Софья нахмурила лоб, что-то припоминая. Затем тихо засмеялась:
— Рыцаря Яна Жижку с сегодняшнего дня беру на мою службу, — обернулась она в сторону своего бурграфа и, улыбнувшись снова кривому рыцарю, добавила: — То-то обрадуется пан Генрих Розенберг, увидав троцновокого драчуна среди моих людей!