Тем временем по всему краю пронесся слух, что в восточную Чехию идет Жижка. Монастыри, панские и королевские замки, местечки и города спешили изъявить покорность Праге, рассчитывая уйти от тяжелой руки гетмана Табора.
Табориты, двигавшиеся на северо-восток, нещадно громили поместья и замки феодалов-католиков, жгли монастыри и церкви. Повсюду крестьяне встречали их, как братьев-освободителей, а паны, повинные в преследовании гуситов, не могли и помыслить о том, чтобы отделаться за все свои преступления лицемерным коленопреклонением перед «божьими воинами». Вместе с монахами и католическими священниками спешно покидали они свои владения и уходили на восток, подальше от Жижки.
Император Сигизмунд, давно укрывшийся в Моравии, засыпал оттуда Розенберга приказами ударить таборитам в тыл.
Но Розенберг махнул рукою на своего коронованного владыку — не до него было! Таяли последние силы католиков. Растерявшийся вельможа ничего не придумал лучше, как обратиться к панам, рыцарям, горожанам Чехии «и прочему люду» с манифестом: Сигизмунд, мол, решил согласиться на четыре пражские статьи!
Это была плохая выдумка. Но она хорошо отражала состояние духа всего вельможного чешского дворянства, ошалевшего в те дни от страха и растерянности.
В конце апреля таборитское войско соединилось с пражским у стен Хрудима. Здесь королевским гетманом был пан Опоченский, повинный вместе с паном Дивучком в предательском истреблении отряда Громадки.
Опоченский повторил перед пражанами комедию кутногорцев. Обещая стать приверженцем чаши, он на коленях молил простить его в том, что был «противником правды», губил гуситов.
Пражане снова «простили». Но воины-табориты были так возмущены, что Жижке с трудом удалось сдержать их.
Тогда гетман Табора решил действовать дальше отдельно, соединяясь с пражанами только для сильных совместных ударов.
Табориты, начав рейды по Хрудимскому краю, вошли в город Поличку, близ моравской границы, затем в Литомышль.
Пражан соблазняла возможность вторжения в Моравию. Но Жижка требовал удара по католикам Градецкого края, сильно теснившим дружественное Табору крестьянское Оребитское братство.
Оба войска направились на север, в Градецкий край. 6 мая пражане и табориты, подойдя д Яромержу, осадили его. Город, заселенный немецкими бюргерами, зверски преследовал гуситов. В стенах его было много войска.
В дни осады на поле перед Яромержем появился с несколькими стами всадников Ченек Вартемберкский, бывший Наивысший бурграф королевства, а затем глава панской гуситской лиги, ставший для гуситов символом предательства.
Пан Ченек явился теперь к гуситскому войску с повинной.
Следовавшие одна за другой военные удачи настроили пражан благодушно — они решили простить и Ченка. «Кающийся» изменник преклонил колена перед чашей.
— Пан Ченек, признаешь ли ты, что согрешил перед пражской общиной, когда передал Пражский замок королю венгерскому?
— Признаю, — ответил Ченек.
— Просишь ли ты о прощении?
— Да, я прошу.
Все эти «покаяния» и «помилования» кончились вскоре очень печально, словно бы для того, чтобы показать чешскому народу, насколько был прав непреклонный Жижка, без пощады каравший изменников.
15 мая осаждающие покончили с Яромержем. Многие укрепления Градецкого края поспешили открыть перед гуситским войском свои ворота.
Сопротивление католиков Чехии слабело. Четыре пражские статьи признал теперь даже глава чешской католической церкви архиепископ Конрад. Ватикан метал громы, император грозился утопить во Влтаве архиепиекопа-еретика, «когда доберется до его шкуры». Но все это теперь не имело значения — побеждали гуситы!
После победы у Яромержа табориты снова отделились от пражан. Жижка, двинувшись на север, взял Кралев Двор, сжег Трутнов, вышел к границе Силезии. Здесь табориты расположились лагерем.
Жижка, Збынек из Буховца, Хвал из Маховиц осматривали боевые возы, оружие, запасы стрел, пороху, ядер. Потери в людях были невелики, дух войска бодрый.
— Славно бы проучить отсюда силезских, — говорил гетман Хвал. — До Братиславы [42] три перехода. А люди — будто сегодня из Табора. С налету взяли бы! Как думаешь, брат Ян? Не пойти ли? Напомнить только нашим воинам, — сколько чешского народу пожгли и побили их рыцари…
— Они и так помнят, — отвечал Жижка. — Да пойдем-то мы в другую сторону — на Литомержицы.