Санька ничего не смог ответить. Вся его недавняя эйфория пошла коту под хвост. Он будто бы неудачно прокатился на американских горках. За какие-то полчаса его то швыряло резко вниз, то взмывало выше облаков. Но нечаянно всё поломалась, и он с вершины, без страховки, рухнул на твёрдую землю.
Тут-то и сорвало со старых ран все пластыри, заклеенные на живульку, и обнажились во всей их неприглядности, давние проблемы. Попутно все его новоиспечённые теории о красных флажках и гирьках-оправдашках, начали смешиваться в сознании.
Вышла странная штука: Санька и по-старому не мог всё воспринимать, и новое ещё не прижилось. Вот и остался он наедине со всем ядовитым и гадким, в нём бурлившим. Его душу ещё сильнее стала грызть обида, обгладывая, словно гиена кости, остатки здравого смысла.
Если бы он, хотя бы пару часов, побыл один в своём новом состоянии… Ведь для закрепления переживаемого опыта нужно время. А нужных часов для спасительного одиночества ему никто не дал.
Мог бы он ещё потерпеть? Мог! Мог бы он взять себя в руки? Мог! Но только при условии нескольких часов полной тишины! Без этого он переставал быть хозяином своих эмоций, терпения и собственных рук.
Ему, как раненному зверьку, просто кровь из носа необходимо спрятаться в норке и зализать раны. Но раз в норке чужак, а отступать дальше стены – физически невозможно, Санька в буквальном смысле забился в угол комнаты и начал вытаскивать из многочисленных карманов своей порванной куртки рабочие инструменты и раскладывать их на столе. Причём делал это ни где-нибудь, а на том самом столе, за которым VIP-жители обычно попивали кофе в ожидании приёма директора.
В звенящей пустоте прошла минута, другая. Мишка, как заворожённый, следил за тем, как его товарищ аккуратно раскладывает небольшие ключи, отвёртки и прочие орудия труда по размеру и функционалу. Будто в каком-то забытьи от увиденного, Мишка присел на белоснежное кожаное кресло и, спустя пару минут, выдавил:
– Сань, эй… Ты чего?.. Очнись! Сейчас директор сюда войдёт. Приём начнётся. А ты убитые инструменты на клиентский стол выложил. Полировку ж поцарапаешь… Нас же стопудово двоих уволят на хрен, придурок…
Санька снова ничего не ответил. Мишка вдруг завопил в голосину:
– Слыш, моль!!! Мало того, что банкир жалобу накатал, мало того, что мы в 103-ю квартиру не успеваем, ты ещё приблуды на столе выложил! Очнись!!! Моль!!!
Почему Мишка вспомнил обидную детскую кличку? На что рассчитывал? Может на то, что видел Саньку в похожем ступоре в последний раз в школе, когда сам так обзывал и, оскорбив снова сейчас, надеялся таким корявым способом вывести своего друга из оцепенения? Ясно одно: Мишка думал, что обращается ко взрослому человеку, а слышал его затюканный вусмерть, ребёнок.
Санька прикрыл глаза. Всё, что имелось в его душе человечного, погибало в эти мгновения. По сути, уже мёртвый изнутри, он не мог осознавать разницу между живым и издохшим. Потому всё, до чего сможет дотянуться его крепкая рука – должно стать таким же, как и он.
Последнее, что Санька ясно увидел – это отцовская отвёртка. Она была вся перебинтована синим скотчем времён СССР. Против всех законов физики, со смертельными ранами, нанесёнными в процессе эксплуатации, отвёртка отлично справлялась со своими функциями.
Эта отвёртка, прям как вся Санькина жизнь: перебинтованная и функционирующая назло всему. Весь вопрос только: а зачем?
Последнее воспоминание, промелькнувшее в его путаном сознании, было про такое же осеннее утро, которое ничем не отличалось от почти каждого утра зимы, весны или лета его детства. Санька будто очутился в квартире родителей. Он ясно увидел своего отца, вернувшегося с ночной смены. Отец, по-привычке, раскладывал на столе свои рабочие инструменты. Вот прям как Санька сейчас: по размеру и функционалу. Затем отец начинал чистить их и, при необходимости, чинить.
Завершив полезное дело, отец брал ремень и хлестал Саньку до кровавых ошмётков, потому что ни у кого в их роду таких голубоглазых блондинов с ямочками на щеках не рождалось.
Саньке вдруг захотелось, чтобы те слова, которые ему казались важными и искренними в ту секунду, дошли хоть до кого-то.
Внезапно, весь негатив от НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ, оттого, что ему просто не дали время подумать и свыкнуться со своим только что обретённым «я», сфокусировались в крепком мужском кулаке.
Санька сжал в руке перебинтованную отвёртку и вонзил со всей дури Мишке в ухо.