Егор для большинства людей из тех, кто ходит на его концерты и ездит за ним по стране, не просто музыкант или даже рок-герой. Он — гуру, духовный вождь. Не случайно наблюдаемая мной некоторое время назад продажа плакатов, где лицо Егора соседствовало с Сильвестром Сталлоне, Арнольдом Шварцнеггером, Брюсом Ли, обильной телом Самантой Фокс и безымянными нагими красавицами, шла довольно бойко. И, как любой гуру, Егор имеет собственное кредо, систему идей, которую проповедует.
Суицид, самоубийство, как лучший способ воздействия на окружающую действительность, на все то, что обрушивается на голову человека — вот, по Егору Летову, главное. Самоуничтожение как способ изменения мира к лучшему. Правда, я подчас не уверен в том, что ему действительно хочется изменять мир, и это понятно — за прошедшие десятилетия все мы были свидетелями неоднократных попыток изменить мир, перекроив его по своему образу мыслей. Так что уход от мира — вполне объяснимая для меня теза — всегда проще уйти, чем попытаться «хоть что-то изменить когда-нибудь». А иногда и не остается возможности. Но в мире Егора, где чувство боли часто переходит в исследование механизма этого чувства, где ненависть ко всему окружающему становится доминантой, я не нахожу места человеку — тому, которого так много было в песнях Янки. Именно поэтому я предпочитаю Янку Егору, как предпочитаю Ричарда Баха Карлосу Кастанеде. Может быть, Баху не хватает глубины, но зато в нем больше искренности и доброты, мир же Кастанеды без искренности и доброты обходится. Обнаженные нервы Летова становятся стальными трубами, янкина же душа с содранной кожей билась о колючую проволоку бытия.
«Я повторяю десять раз и снова — никто не знает, как же мне…» В индустриальном Новосибирске, где дым от труб застит небо, где Янка, у которой было столько друзей, жила одна, не нашлось никого, кто бы забеспокоился, когда она исчезла. «А, поездит по стране, вернется», — так можно суммировать мнение городской тусовки. Но пробило Москву. Поиски велись из белокаменной.
Я намеренно избегаю цитирования ее песен — вы сами их прочтете. Есть расхожее мнение, что и она, и СашБаш предсказали свою смерть в песнях. С этим можно согласиться, можно спорить, но для меня ясно одно — они предсказали и то, что будет после. Строчка Янки «о, продана смерть моя», похоже, начинает обретать воплощение. Мне не близко мнение нашего андеграунда — «нельзя отдавать ее на растерзание совку, о ней и так мало кто знал, пусть она останется одной из наших», но меня передергивает от плаката с ее стихами, выпущенного малопонятно кем на плохой бумаге и с плохим качеством печати, который периодически появляется в продаже на рок-мероприятиях. И, возвращаясь к разговору о панке, следует четко уяснить для себя: к панку Янка имела такое же отношение, как к вальсам Штрауса. Она имела отношение к жизни — и все. Это было очень янкино отношение.
Не рассматривайте этот материал как акт продажи ее смерти. Есть вещи, которые нельзя сделать за деньги. Я люблю Янку. Пусть земля будет ей пухом.
Артем Липатов.
«Студенческий Меридиан», Москва, 1991 г.
СМЕРТЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ…
У меня в сумке до сих пор «живет» старый блокнот — с прошлой осени, с «Рок-Азии». Обложка его перемазана пастой — это от плотного, мощного «саунда» группы Янки Дягилевой — панк-фолк-рок-барда — потек стержень. Там же в блокноте, два густо исписанных листочка с вопросами к Янке, заготовка интервью… Но интервью тогда не получилось: Янка не согласилась. «Просто поговорить — пожалуйста, но в газете не должно быть ни строчки…» — «Но почему? Может быть, Вам это не нужно, но это может быть нужно другим…»
— «Те, кому нужно, сами разберутся, кто я и зачем все это…» В ней не было избалованности, рокерского «форса» и хлестко-эпатирующего выпендрежа. В эпицентре беззапретной «рок-азиатской» вольницы мы разговаривали с ней на «Вы» и не испытывали от этого стеснения…
Я действительно не записала тогда ни строчки. Но время от времени обрывки из этого разговора потом всплывали в памяти. Мы заговорили о Башлачеве, о его смерти, и Янка сказала, что да, бывает так плохо, что хочется и пожалеть себя, «но я тогда думаю, что есть люди, которым еще хуже, чем мне. Чего себя-то жалеть…» — «Слышала, будто на «Мелодии» готовится Ваша пластинка?»
— «Ложь. Не записывалась и записываться не собираюсь, даже если предложат…» И опять про то, что если кому нужно… На фоне бесконечных разговоров о коммерческих подходах, о «раскручивании» групп, о том, как прорваться, пробиться, продраться, янкины слова были чем-то вроде стакана воды, выплеснутого в лицо. Янка с отвращением смотрела на толпу, мирно шелестевшую в табачном тумане клуба участников, и яростно чеканила: «Я ненавижу тусовку. Эти люди хоронят рок…»