Пока я мучился, натягивая на себя ужасные одежды шестого века, становилось все темней и темней, черней и черней. Наконец стало темно, как в шахте, и вся толпа завыла от ужаса, почувствовав дуновение холодного, таинственного ночного ветра и увидев в небе мерцающие звезды. Вот оно, полное затмение. Один я радовался ему, все остальные пришли в отчаяние, что, впрочем, вполне естественно. Я сказал:
— Король своим молчанием подтверждает все, что он обещал.
Затем я воздел руки к небу, простоял так несколько мгновений и возгласил как мог торжественнее:
— Да рассеются чары, да сгинут они без вреда!
Меня окружала глубокая тьма, и ответом мне была мертвая тишина. Но когда из тьмы вынырнул серебряный ободок солнца, весь двор огласился громкими криками и меня прямо захлестнул потоп благословений и благодарностей; среди благословляющих и благодарящих Кларенс был, конечно, не последним.
Глава VII
БАШНЯ МЕРЛИНА
Сделавшись вторым лицом в королевстве и получив в свои руки всю полноту государственной власти, я считал, что мне здорово повезло. Я одевался только в шелк, бархат и золотую парчу — то есть очень пышно и очень неудобно. Впрочем, я знал, что со временем привыкну к этому одеянию. Если не считать тех апартаментов, в которых жил сам король, я занимал лучшие комнаты в замке. Стены их были обиты пестрыми шелками, но на каменных полах вместо ковров лежали циновки самой грубой работы. Удобств, по правде сказать, не было никаких. Я говорю о мелких удобствах, о тех мелких удобствах, которые собственно и делают жизнь приятной. Огромные дубовые кресла, украшенные грубой резьбой, были, правда, недурны, но слишком тяжелы. Не было ни мыла, ни спичек, ни зеркала, кроме одного металлического, в котором так же трудно себя увидеть, как в ведре с водой. И ни одной хромолитографии на стене. За много лет я так привык к хромолитографиям[18], что страсть к искусству проникла в мою кровь и стала частью меня самого, хотя я о том и не догадывался. При виде этих чванливых, пышных, но бездушных стен меня охватывала тоска по родине, и я вспоминал наш домик в Восточном Хартфорде, где, несмотря на всю его незатейливость, в каждой комнате висит хромолитография или по крайней мере напечатанная в три краски молитва; а в гостиной у нас девять таких молитв. Здесь же, даже на стенах моей министерской парадной залы, не было ни одной картинки, если не считать какой-то штуки величиной с одеяло, не то вытканной, не то вышитой (в некоторых местах она была заштопана), на которой все изображенные предметы поражали неправильностью раскраски и формы; а уж велики они были так, что и сам Рафаэль, даже после того как он поработал над теми кошмарами, которые именуются его «знаменитыми Хэмптон-кортскими картонами»[19], не мог бы намалевать их крупнее. Рафаэль — важная птица. У нас было несколько его хромолитографий; на одной изображена «Чудесная ловля рыбы», где он сам умудрился совершить чудо: усадил трех мужчин в такой челнок, который опрокинулся бы, даже если бы в него посадили одну собаку. Я всегда с восхищением изучал произведения Рафаэля, они так свежи и безыскусственны.
Во всем замке не было ни звонка, ни телефона. Слуг мне дали множество, — те из них, которые дежурили, толкались в прихожей, но когда нужно было позвать их, я принужден был сам идти за ними. Не было ни газа, ни свечей; бронзовое блюдо, до половины наполненное тем маслом, которое подают к столу в меблированных комнатах, и плавающая в масле зажженная тряпка — вот что там называлось освещением. Множество таких блюд висело по стенам, и тьма от этого казалась только еще мрачней. Если вы вечером выходили со двора, слуги несли перед вами факелы. Не было ни книг, ни перьев, ни бумаги, ни чернил, ни стекол в тех отверстиях, которые там именовались окнами. Казалось бы, пустяковая вещь стекло, но когда его нет, оно перестает быть пустяком. Однако хуже всего было отсутствие сахара, кофе, чая и табака. Я был похож на Робинзона Крузо, попавшего на необитаемый остров, — подобно ему, мне приходилось довольствоваться обществом домашних животных, и, чтобы сделать жизнь хоть сколько нибудь сносной, я должен был поступать, как он: изобретать, придумывать, создавать, изменять то, что уже существует; я должен был беспрестанно работать мозгами и руками. Что ж, это как раз в моем вкусе.
18
«...я так привык к хромолитографиям». Хромолитографии — многоцветные оттиски, печатанные с камня. Во времена Твена на рынок выбрасывалось огромное количество хромолитографий, снятых с картин знаменитых европейских художников.
19
«...знаменитыми Хэмптон-кортскими картонами». Так называется серия рисунков (картонов) великого итальянского живописца Рафаэля Санцио (1483—1520). Эти рисунки (на библейские темы) были заказаны художнику папой Львом X и предназначались для воспроизведения их в виде богато и художественно тканных ковров. Рисунки эти были отправлены из Рима в Брюссель в ткацкую мастерскую, но выполнение этой работы задержалось. После смерти художника и заказчика рисунки эти долгое время оставались в Брюсселе в полном пренебрежении, пока не были куплены английским королем Карлом I (по совету художника Рубенса) и не перевезены в Англию, Здесь они были помещены в королевском дворце «Хэмптон-Корте», а затем перевезены в Лондон в специально отстроенную для них галерею. Первоначально всех картонов было двадцать пять, из них сохранились только семь.