Глава VIII
ХОЗЯИН
Обладать беспредельной властью очень приятно, но еще приятнее сознавать, что все твоей властью довольны. История с башней укрепила мою власть и сделала ее непоколебимой. Все относившиеся ко мне завистливо и критически сразу смирились. Теперь во всем королевстве не было ни одного человека, который счел бы благоразумным вмешаться в мои дела.
Я быстро приспособился к такому положению и ко всему, что меня окружало. Первое время, просыпаясь по утрам, я смеялся над своим «сном» и ждал заводского гудка; но постепенно это прошло, и я окончательно понял, что живу в шестом веке при дворе короля Артура, а не в лечебнице для умалишенных. И скоро я уже чувствовал себя в этом веке совсем как дома, не хуже чем в любом другом; и если бы мне предоставили выбор, я не променял бы его даже на двадцатый. Вдумайтесь, какие возможности представляет шестой век знающему, умному, деятельному человеку для продвижения вперед, для роста вместе со всей страной. Широчайшее поле деятельности, и к тому же полностью отданное мне одному, — ни одного конкурента, ни одного человека, который по знаниям и способностям не был бы в сравнении со мной младенцем. А что досталось бы на мою долю в двадцатом веке? В лучшем случае я был бы мастером на заводе, не больше, и, закинув невод на улицу, я мог бы выловить сотню людей людей, куда более достойных, чем я.
Как высоко я забрался! Я не мог не думать об этом, я любовался своим успехом, как человек, из земли которого брызнула нефть, любуется своим нефтяным фонтаном. Я искал в прошлом примеров для сравнения и не находил ничего, кроме разве истории с Иосифом, однако даже судьба Иосифа, хотя и напоминала мою, не могла с ней сравниться. Ибо не надо забывать, что блестящие финансовые способности Иосифа[21] не принесли пользу никому, кроме фараона, и, следовательно, широкая публика имела полное право относиться к нему с неприязнью, тогда как я, пощадив солнце, облагодетельствовал всех и потому пользовался всеобщей любовью.
Я не был тенью короля — я был сущностью; король сам был тенью. Моя власть была огромна; и не только по званию, как часто бывает, а по-настоящему. Я стоял у самого истока второго великого периода мировой истории и мог наблюдать, как узенький ручеек истории становился все глубже, все шире и катил свои мощные струи в отдаленные века; я видел под сенью бесчисленных тронов таких же авантюристов, как я: де-Монфоров, Гэвстонов, Мортимеров, Вилльерсов[22], видел ведущих войны и предводительствующих походами французских фаворитов и правивших страной любовниц Карла Второго[23], но равного себе я среди них не находил.
Я был Единственным; и мне отрадно было думать, что по крайней мере в течение тринадцати с половиной веков этот факт никому не удастся ни утаить, ни опровергнуть.
Да, могуществом я был равен королю. Но в государстве существовала еще одна власть, которая была могущественнее и меня и короля вместе взятых. То была власть церкви. Я не хочу скрывать этот факт. Я не мог бы его скрыть, даже если бы захотел. Но не стоит говорить о нем сейчас; я расскажу об этом в свое время и в своем месте. Вначале церковь не причиняла мне никаких сколько-нибудь заметных неприятностей.
Какая это была забавная и любопытная страна! И какой народ! Милый, простодушный и доверчивый — ну просто кролики! Человеку, родившемуся в здоровой атмосфере свободы, жалко было слушать, как искренне и смиренно клялись они в своей верности королю, церкви и знати; а между тем у них было не больше оснований любить и почитать короля, церковь и знать, чем у раба любить и почитать кнут или у собаки любить и почитать прохожего, который бьет ее! Ей-богу, любая монархия, даже самая умеренная, и любая аристократия, даже самая скромная, оскорбительны; но если вы родились и выросли под властью монархии и аристократии, вы никогда сами не догадаетесь об оскорбительности своего положения и не поверите, если кто-нибудь вам об этом скажет. Становится стыдно за свой народ, когда подумаешь, какие мыльные пузыри постоянно восседали на его тронах без всякого права и основания и какие третьесортные людишки считались его аристократией; если бы всех этих монархов и вельмож предоставить самим себе, как предоставляют куда более достойных, они никогда не выбились бы из нищеты и неизвестности.
Большая часть британского народа при короле Артуре состояла из рабов, самых настоящих; они так рабами и назывались и в знак рабства носили железные ошейники; остальные тоже были рабы, хотя не назывались рабами; они воображали себя свободными людьми, и их именовали: «свободные люди». По правде говоря, вся нация в целом существовала только для того, чтобы пресмыкаться перед королем, церковью и знатью, чтобы рабски служить им, чтобы проливать за них кровь, чтобы, умирая с голоду, кормить их, чтобы, работая, предоставить им возможность забавляться, чтобы, терпя нужду и горе, делать их счастливыми, чтобы, ходя голыми, дать им возможность носить шелка и драгоценные каменья, чтобы, платя налоги, избавить их от необходимости платить, чтобы, слыша от них только брань в течение всей своей жизни, позволять знатным кичиться и чувствовать себя земными богами. И в благодарность получать только побои и презрение; впрочем, в своем духовном убожестве они даже такое проявление внимания принимали за честь.
21
«...блестящие финансовые способности Иосифа». Марк Твен имеет в виду библейский рассказ об Иосифе, сыне Иакова, который был продан братьями в рабство каравану израильтян, направлявшемуся в Египет. Долго бы томился Иосиф в рабстве, если бы он не был наделен даром истолкования сновидений. Слава об этом даре Иосифа доходит до фараона, и он призывает его к себе, чтобы истолковать привидившийся ему сон о семи тощих коровах, пожирающих семь тучных коров. Иосиф истолковывает сон как предсказание грядущих плодородных лет, за которыми последуют неурожайные годы, и советует фараону построить склады, чтобы сберечь хлеб на время голода. Предсказания Иосифа сбываются, и благодаря его предусмотрительности удается спасти народ от голода. Тогда фараон делает Иосифа своим первым министром. Иосиф мудро справляется с возложенными на него обязанностями и способствует благоденствию Египта.
22
«...таких же авантюристов, как я: де Монфоров, Гэвстонов, Мортимеров, Вилльерсов».
Симон де Монфор (1206—1265) — граф Лейстерский, видный английский политический деятель XIII века, боровшийся за власть с английским королем Генрихом III и его баронами. Пьер Гэвстон (или Гавестон) — сын гасконского дворянина, фаворит английского короля Эдуарда II. Высокое положение Гэвстона при дворе вызвало протест баронов. Они обвинили его в том, что он оказывает дурное влияние на короля. По настоянию придворного дворянства, Гэвстон был обезглавлен в 1312 г. Роджер Мортимер, граф Марч (1287—1330) — фаворит Изабеллы, жены английского короля Эдуарда II. Мортимер надеялся с помощью Изабеллы захватить английский трон и покушался на жизнь короля. Сын Эдуарда II, Эдуард III, приговорил Мортимера к повешению. Джордж Вилльерс, впоследствии герцог Букингемский (1592— 1628), — знаменитый министр и любимец английского короля Якова I. Вскоре после вступления на английский престол Карла I Вилльерс был казнен по обвинению в злоупотреблении властью.
23
«...правящих страной любовниц Карла II». Марк Твен имеет в виду английского короля Карла II (1630—1685), восстановившего (в 1660 г.) в Англии монархию после республики и диктатуры Кромвеля. Приближенные к нему женщины, вроде леди Кастлмен, имели непосредственное влияние на государственные дела.