В пути я все время обламывала ветки в надежде, что сумею убежать и найти дорогу. Но индейцы шли не по тропинке, а напрямик через лес. Шли и шли. Затем несколько юношей взбирались на самые высокие деревья, с которых видны были холмы, среди которых находилось их селение. Один из юношей зубами откусывал ветку и бросал ее вниз — точно в том направлении, где виднелись холмы. Затем он спускался и первым трогался в путь, а все остальные шли за ним следом.
Вскоре кончилось мясо. Есть больше было нечего. Иногда кто-нибудь находил пчелиный мед. В доме дяди было много посуды: индейцы всю ее захватили с собой. Они клали в кувшины целые пчелиные соты. Когда не оставалось и меда, индейцы пили жижу из раздавленных пчел. Вкус у этого «сока» был лимонно-горький, а запах острый, неприятный. Старуха протягивала мне кувшин с этим соком и говорила: «Коари, коари» (пей, пей), но я не могла: меня от него тошнило. Потом мы наткнулись на пальмы инайя. Индейцы срубили пальмы и несколько дней подряд ели пальмиту — их сердцевину. Я пальмиту прежде никогда не пробовала — она тоже была горькой на вкус.
Вождя звали Охириве. Слово «охи»означает «быть голодным», но это я узнала много позже, потому что обычно индейцы не обращаются друг к другу по имени. Охириве заставлял нас взбираться на все холмы, которые встречались на пути, быть может, еще и с той целью, чтобы я не нашла обратной дороги. Через одиннадцать дней мы добрались до места, где воинов ждали их жены, успевшие соорудить тапири. Но до главного селения было еще далеко.
Потом мы сделали привал у игарапе, чтобы помыться. Старуха хотела выбрить мне макушку, а я плакала и не давалась. Старуха показывала мне на бритую голову своей дочки, но я не переставала плакать. В конце концов старуха все-таки насильно выбрила макушку заостренным куском бамбуковой коры. Затем взяла красную краску уруку и разрисовала мне большими полосами спину, грудь, руки и ноги, а по лицу только мазнула «кисточкой». Все остальные женщины и мужчины тоже стали разрисовывать свое тело либо сами, либо с чужой помощью. Мужчины, которые уже успели раскрасить себя раньше, подойдя поближе к хижинам, закричали: «Пей хав, ав, ау, уа». А женщины из хижин отвечали им радостными воплями. Старуха объяснила мне потом, что воины долго не возвращались, и их жены, сестры и матери решили, что белые перебили всех до одного. Когда мы подошли к тапири, из них высыпало множество людей. Старики, старухи, женщины, дети окружили меня. Посмотрю влево — люди, посмотрю вправо — люди. Со страху я расплакалась. Я решила, что меня хотят убить и потом съесть. У многих стариков из ушей торчали зубы котии[9]. Я заплакала еще сильнее и громче. Старуха что-то сердито сказала женщинам, детям, и они ушли. И только разрисованные красной краской старики продолжали внимательно разглядывать меня.
В тот вечер много караветари пришли вместе с тремя десятками инамоветари к Охириве. Из их криков я поняла, что караветари хотели забрать меня, а Охириве не соглашался. Они спорили долго и яростно. Старуха, опекавшая меня, тоже что-то доказывала караветари. А они в ответ гневно потрясали стрелами. Вечером караветари ушли. Отныне они стали врагами.
На следующее утро двинулись в путь и мы. Нога у меня все еще болела, но я уже могла идти сама. Первую ночь мы провели в лесу, а наутро подошли к большому пустому жилищу и остановились около него на отдых. Вокруг был только лес, а холмы не были видны. Мужчины занялись приведением дома в порядок. Индейцы называют свои селения шапуно, а мы, на Риу-Негру, называем такое индейское селение малокой[10].
Они перестелили крышу из листьев, сменили прогнившие опоры, очистили площадку. Дом был большой, почти круглый, с двумя входами. Однажды в селение пришли воины и привели с собой четырех крупных собак. Одну они дали Охириве, вторую — его сыну, третью — его шурину и четвертую — зятю. Они привели и белого голубоглазого мальчика, которого захватили в плен. Ему было лет десять. Я так и не узнала, откуда он. Я спросила у мальчика, но он мне не ответил. Кроме того, индейцы украли у белых много всякой одежды. Мальчик не хотел ничего есть, и тогда его отдали мне, чтобы я его накормила. Он пришел, сел рядом, я дала ему сок бакабы, но он все плакал и не отвечал на мои вопросы. Потом он каждый день приходил ко мне, я давала ему вареные бананы и корни растения, похожего на картофель. Индейцы называют его ухина. На ночь воины уводили его к себе в хижину. Постепенно мальчуган стал разговорчивее. Он говорил по-португальски и рассказал мне, что индейцы дают ему на ужин корень горькой желтой лианы, которую они находят в лесу. Они выкапывают лиану, отрывают корень, нарезают его на куски и варят. Корень очень горький, но индейцы говорят, что он вкусный. Мальчик так и не захотел есть этот корень, а ел только мясо, когда оно было. Он все дни проводил со мной. Тогда индейцы сказали: «Мальчишка привык быть с этой белой. Когда он вырастет, то вместе с ней убежит по Большой реке». Однажды, когда мы ловили вместе со старухой рачков, они забрали мальчика. Больше его я не видела и ничего о нем не слыхала.
10
Малока — большая хижина, в которой живут до двухсот индейцев. Каждое селение индейцев бассейна реки Риу-Негру состоит из одной малоки