— Э, люди, это вы глупость сделали, что отдали детей! — укоряет встречных Мокрина Терентьевна. — Детей надо прятать, в леса посылать!..
— А вы ж, тетка, зачем в область? По торговому делу, что ли?
— Вот на возу лежит моя торговля! Мужа везу к докторам. Ударил ландвирт человека, а он теперь, как неживой: ни рукой, ни ногой не двигает, язык заплетается, как у младенца! Горе ты мое горькое!
Люди подходят к повозке и молча, соболезнующе смотрят на лежащего связного.
— Но! Но! — погоняет лошадь Мокрина Терентьевна. — Вот вылечу мужа и пойдем с ним прямо в партизаны! Довольно терпеть!..
Пыль застилает повозку.
Вот вечернее солнце бросает длинные тени. Повозка подъезжает к парому. За речкой — степное село.
— Стой! — командует полицай, сидящий над речкою с удочками в руках. Передает снасти своему дружку, удящему рядом, и выходит на дорогу.
— Какие люди? Документы имеются? Партизаны или прочие нарушители?
— Пан полицай, не смейтесь над моим горем! Лучше б он сразу умер от контузии, чем вот так мучиться!..
Полицай подходит к повозке, молча начинает совать руку в сено, не обращая внимания на лежащего человека.
— В область? — спрашивает полицай, не обнаруживая ничего.
— В область, пан начальник, к докторам, вот документ от старосты, печатка немецкого дандвирта…
— Доктора бесплатно не лечат, — замечает полицай, — это тебе не советская власть!.. Если ты быдло, то подыхай себе спокойно без докторов, — новый порядок строгий… Чем заплатишь медицине?
— Самогоном, пап полицай! У меня свекор такой мастер, что получается чистый спирт, вот не грех что завожусь!..
Полицай молча берет бутылку из корзины, открывает пробку, нюхает и удовлетворенно крякает. Затем прячет бутылку в карман.
— Доктора теперь берут дешевле, — говорит полицай и бьет кулаком лошадь.
Повозка въезжает на паром.
— В этом селе можно ночевать, — говорит тихо связной.
Очень красива вечерняя река, живописно село, приютившееся у реки, благостен воздух, овевающий родную землю.
Связной неподвижно лежит в хате на почетном месте, а вокруг него не переводятся люди: заходят, выходят. Мокрина Терентьевна помогает хозяйке: катает рублем и скалкой белье на лавке. Горит небольшая лампа.
— А мы едем и едем, — говорит Мокрина Терентьевна, работая рублем, — а вся земля будто помолодевшая, веселая… Чувствует, что уже скоро…
— Эге, чувствует, — говорит старик, обращаясь к связному, — вот я вам расскажу, добрый человече, что за чудасия произошла на нашей речке. Туда, ближе к Днепру, она широкая, а дна никто не доставал. Прижали однажды наших хлопцев оккупанты к реке. Одно слово, капут и все! Отбиваться нечем, переправляться не на чем. Раненые на руках. Пушки, пулеметы. Может, и танки были, люди всяко говорят. Посмотрел их командир на реку и говорит: "Эх ты, бесполезная вода! Выходит нам через тебя преждевременная смерть!" А солнце печет, зной степной мутит голову. И видят тогда хлопцы странное дело: вдруг замерзла река от берега до берега, как зимой. Сотворила своим людям нерушимый мост. Кинулись партизаны переправляться, раненых перенесли, орудия — все, что было. Только подошли эсэсы к реке — "Вас варум, что такое?" — а ледяной мост враз растаял. Бурлит вода, лодок нет, стоят каратели, как дураки…
У связного глаза блестят, он делает попытку кивнуть рассказчику головой.
— Лежи, лежи, человече, — продолжает дед, — кто там тебя знает, от кого ты контужен… Может, и ты на этой переправе был.
Дед лукаво подмигивает и продолжает:
— Приехал один наш житель издалека, от самого моря. Рассказывает, ужас что происходит. Значит, это, подъехало сто партизанских машин к фашистскому лагерю, что за проволокой: "Грузи, сякие-такие, всех заключенных на машины!" Что им делать, с партизанами шутки плохи, взорвут все и до свиданья. Погрузили, конечно. Машины как двинули по степям, земля гудит, немцы разбегаются, полицаи лезут сами в петлю! Сталин шлет сто самолетов с неба навстречу. А они куда?
В направлении к фронту. Будут гитлеровцам сзади пятки прижигать, чтобы резвей бегали! Слыхали, человече, такой жизненный факт?
Связной улыбается деду, а кто-то из присутствующих вставляет словцо:
— Вы думаете, у нас в селе нет никакого движения? Дело, безусловно, все засекречено, но разве утаишься, когда поголовно помогают?
В углу у столика с небольшой лампой сидит худой и бледный человек средних лет. Он занят починкой деревенских часов, грудой наваленных перед ним. Работает, не обращая внимания на царящую вокруг сутолоку. Вдруг он вынимает из глаза лупу и громко говорит: