Но даже в таком состоянии Север понял слова Карата, рухнув на колени, не в состоянии дышать или кричать.
Мир просто замер, полный ужаса и умирающей надежды на то, что всё еще может быть хорошо…
Сложно передать словами состояние всей семьи в тот момент, когда все наши молитвы, помыслы и желания были сосредоточены лишь на крохе в окровавленных руках Карата, когда мы все пытались создать вокруг него волшебный невидимый кокон из нашей огромной любви, чтобы она стала теми самыми крыльями, которые витают за каждым ребенком с той секунды, как он только появляется на свет.
Наша любовь к нему была такой огромной и горячей, как бурлящая кровь Кадьяков; такой нерушимой, как вековые льды земель рода Полярных; такой сильной, как братские отношения Гризли, и такой объединяющей, как узы рода Бурых.
Не было в этом мире ребенка, которого бы ждали и оберегали сразу все четыре рода Берсерков, поэтому малыш был особенный…и просто не мог умереть!
- Давай, крепыш! Дыши! – Карат помассировал грудную клетку малыша, вдруг резко поднимая голову и выдыхая, - Мне нужен снег!
Но все были в таком шоке и трансе, что никто не смог даже удивиться, вздрагивая от крика Кадьяка, когда никакой реакции не последовало:
- СНЕГ!!
Я подпрыгнула на полу, лишь в эту минуту ощутив, как сильно сжимаю руки Златы в своих ладонях, и как задыхаюсь от слез, но дрожащие ноги не держали меня, а комната стала расплывчатой пеленой, словно паутиной, не пускающей вперед.
В груди было так больно и тяжело, будто внутри был раскаленный шар, наполненный свинцом, который застрял в горле, не давая возможности вздохнуть или выдохнуть, не пропуская ни единого крика и рыданий до тех пор, пока не лопнет с оглушительным треском, отчего я закричу и задохнусь горькими слезами.
Придавленная собственными раздирающими чувствами, я не сразу поняла, что за тень кинулась прямо к окну, выпрыгивая из него, лишь по черной летящей косе определив, что это была Звезда.
Стремительно и смело, без доли сомнений и страха, она выпрыгнула со второго этажа, должно быть даже не раздумывая о том, что лететь придется как минимум метра четыре, а то и больше, и риск сломать свои длинные красивые ноги в этом случае равен девяносто девяти процентам из ста!
Вот только я забыла, что Звезда была не просто чистокровной воительницей, но и крови Кадьяков, когда буквально через несколько секунд она уже влетела через дверь, распихивая на своем пути бледных и обездвиженных мужчин, которые словно превратились в монументы и то, что они живы выдавало лишь их судорожное рваное дыхание.
Осторожно переступив через отца, который пока никак не мог прийти в сознание, Звезда кинулась к Карату, неся в руках небольшой сугроб, видимо захватив его в спешке двумя руками по самые плечи.
К счастью снег не был рыхлым и вполне держал форму, когда Карат поднял малыша, а тетушка Зои испуганно вскрикнула:
- Что ты делаешь?!
- …Зои, подожди, не мешай ему… - прохрипел отец, которого Лютый приподнял, осторожно усаживая у стены, бледный и сосредоточенный, когда Карат не глядя на него вдруг обернулся на Мию - нашу окровавленную крошку без сил, которая не могла говорить от боли и страха, но ее большие ясные глаза, из которых тихонько текли горькие слезы, не отрывались от личика малыша.
- Ты веришь мне?
Мия смогла лишь прикрыть ресницы, показывая, что верит Карату, не ахнув, как Зои и не рыдая, как мы со Златой на полу, когда мужчина положил малыша прямо на снег, словно в белую люльку, застыв над ним так напряженно, что каждая мышца на его спине буквально встала дыбом, будто даже зверь внутри этого огромного тела ждал и страдал, пытаясь вырваться к крохе, чтобы помочь и спасти.
Ожидание было убивающим!
Каждая мучительно долгая секунда была словно смерть!
Я не могла смотреть в глаза Севера – обессиленного и раздавленного – ощущая его мучения и боль так сильно, что меня ломало изнутри!
Я умирала вместе с ним каждую секунду, утопая в бесконечном и бескрайнем океане его ада, захлебываясь его болью и беспомощностью.
Наверное никто даже не заметил сразу, что Гром тоже вылетел на улицу, и теперь появился в комнате с еще одной порцией снега, которую осторожно положил на кроху, словно закутывая его в кокон холода, оставляя лишь головку.