— Там что, кошка?
— Кот! Я ведь говорю — Мрак! Битый час талдычу! Там закрыто, но я боюсь, что если пошерудю, он в воду свалится!
— О себе бы беспокоился.
— Что?
— Ничего. Лови своего Мрака.
Наклонился, отбросил тряпку, которой было заткнуто отверстие, попытался заглянуть. Труба была узкой — непонятно, как там вообще поместилось животное. Такие вставляют для отвода воды, если уровень реки поднимется до этой высоты. И сейчас там шевелилось что-то живое, безмозглое и мяукающее. Ветку я брать не стал, просто присел и крикнул в узкую трубу.
— Выскочил! — радостно заорал охрипший голос и закашлял надрывно. Я выпрямился, поднял голову к небу, все еще затянутому тучами. Дождь стихал, в разрыве серых клочьев даже показался кусочек синевы.
Если выглянет солнце, то этот день можно считать окончательно испорченным.
Повернулся и пошел в сторону Башни.
— Эй, стойте! Вы куда?
Мальчишка догнал и пошел рядом, приноравливаясь к моему шагу. Мяукающее и безмозглое теперь сидело в глубине его необъятной куртки.
— Куда это вы?
— А что, у тебя там еще один кот застрял? — безразлично бросил я.
— Да нет, — растерялся он. — Один он у меня. Мрак. Да он и не кот еще, котенок… Хотите посмотреть?
— Нет.
— Что, вам совсем не интересно, кого вы спасли?
— Я никого не спасал. Я просто крикнул в трубу.
Мальчишка посопел рядом со мной, удобнее устраивая животное и придерживая шевелящийся комок на груди. Комок норовил сползти на живот, и парень пыхтел недовольно, но не останавливался.
— Ну, посмотреть на кого вы крикнули. В трубу. Что, ни капельки не интересно?
— Нет.
— Совсем-совсем?
— Нет.
— Так не бывает, — убежденно протянул настырный мальчишка. — Точно вам говорю. Все люди любопытные, а вы что — нет? Вы разве особенный?
— Нет.
— Вот заладил, нет и нет! — рассердился он и запыхтел еще громче. Кот затих, пригревшись за пазухой куртки. — Как будто других слов нет! Тьфу!
Я резко остановился.
— Показывай.
— Что?
— Кота.
Мальчишка помялся, переступая с ноги на ногу. В его тяжелых ботинках хлюпнула вода. Наклонил голову ниже, чтобы спрятать своего драгоценного кота от дождя, и расстегнул куртку.
— Вот. Это Мрак. Правда, красивый? А вас как зовут?
Из темного нутра и дранной подкладки на меня смотрело мокрое и облезлое создание, желтоглазое и усатое, типичный представитель дворовых и беспородных семейства кошачьих. Но помимо совсем не примечательного Мрака за серой бесформенной курткой таилось и другое — острая девичья грудь, не стесненная бельем и натянувшая тонкий свитер. Я поднял взгляд и внимательнее посмотрел в лицо «мальчишки». Симпатичное лицо, курносое, с россыпью веснушек. Губы пухлые, но искусанные, с засохшей темной коркой.
— Так как вас зовут? — повторила девушка. И глаза у нее, словно мед горчишный. Темные, а в глубине янтарные.
— Никак. — Я отвернулся и быстро пошел к башне, не оглядываясь.
Осень
Кристина
… —Крис, милая, где ты?
Тяжелые шаги за дверью огромного платяного шкафа, в котором она спряталась. Шкаф большой, а Криси маленькая, совсем крошка, и ей удобно сидеть на плетеном сундуке, что прячется в углу ее тайника. К тому же, она не одна, с ней друг — большой лохматый пес с одним ухом: второе оторвалось, и мама все обещает пришить, да всегда находятся дела важнее.
Но Крис не жалуется, пес нравится ей и одноухим.
— Криси, детка, ну где же ты? Выходи немедленно! Хватит прятаться, вредная девчонка!
Голос все зовет и зовет, и маленькой Крис смешно, что тот, кто ищет ее, так глуп. Ведь вот она, Кристина, под самым носом, но голос то удаляется, то приближается, человек заглядывает под кровать и громко хлопает ящиками комода, как будто девочка может спрятаться в их узком пространстве, набитом всякой всячиной. А в шкаф, большой и удобный, не заглядывает. Крис зажимает рот ладошкой, чтобы не хихикать, и прижимает к себе пса.
— Крисиии, девочка, мне придется тебя наказать!
Она все еще хихикает, но что-то меняется, и смех застревает в горле. Огромный платяной шкаф, такой надежный и уютный, вдруг уменьшается, он становится все ýже и ýже, а сама Кристина все больше. Еще немного, и она застрянет между створок, ее сдавят деревянные стенки, расплющат, словно гусеницу.
— Крисиии…
Голос все ближе. И тот, кто ищет, уже не хлопает дверцами и створками, он ходит кругами вокруг ее ненадежного укрытия, и притворяется, что не знает, где сидит, умирая от ужаса, его жертва. Он знает. Он все знает, и лишь делает вид, что ищет, а сам смотрит с усмешкой на шкаф, играет, потому что он любит играть. И любит ее страх, ее подкатывающую к горлу тошноту, ее панику, от которой руки становятся ледяными и мокрыми, а сердце стучит так, что больно в груди и ничего не слышно…